Народные комиссары и большевистские активисты по своей воле не откажутся от начатого и не уйдут в тихую жизнь. Политические причины того легко понять: необходимо избежать краха, который был бы крушением не только большевизма, но всей русской демократии. Затем личные причины: падение большевизма поставит перед каждым из них мучительный вопрос — жизнь или смерть. Они не могут жить иллюзиями. Любой, кто сменит их у власти, будет их всех безжалостно преследовать и подвергать гонениям, сажать в тюрьмы, убивать и изгонять из России. Они знают, что и союзнические, и неприятельские, и даже нейтральные страны будут для них крайне ненадежным убежищем. Отдаленные страны, такие как Персия или Афганистан, где в крайнем случае они могли бы попросить укрытия, не решились бы ослушаться требований, с которыми обратятся к этим малым государствам великие державы, о выдаче этих нежелательных лиц, опасных революционеров, способных разжечь и в других странах пожар, его с трудом гасят в одной-единственной стране. Таким образом, большевики убеждены, что падение — это не только бегство и изгнание, но, вероятно, тюрьма и смерть.
Жизнь или смерть, так будет стоять вопрос, а жизнь для них может иметь лишь один смысл: сохранить правительство.
Где, как долго и как они его сохранят?
В последние два месяца я отметил централизующие и диктаторские тенденции новой политики Ленина и Троцкого. Но до этой эволюции их директивы были отчетливо децентрализующие. Власть Советов, в отличие от автократических и буржуазных систем, не центробежная, а центростремительная. Действия идут от периферии к центру, от избирателя к депутату. Это действительно власть снизу. Она строится на основе местных Советов, обладающих значительной автономией и независимостью в своих отношениях с центральными органами. Местные Советы, в основных чертах подчиняющиеся политике центрального правительства Советов, все больше организуются самостоятельно, применяя свою деятельность к особенностям района или поселка, управление которым они осуществляют и которое к тому же они все больше делят с крестьянскими или рабочими элементами, заручаясь их конкретным содействием.
Большая часть Советов, поначалу исключительно большевистских, затем вовлеченных в опыт с более реалистической концепцией, теперь постепенно отходит от своих чистых принципов, тем более что пример такого преобразования был подан Лениным и Троцким. Однако, несмотря на активность и растущий партикуляризм их деятельности, похоже, что большинство Советов сохраняют большевистскую, точнее говоря, антименыневистскую и антиумеренную направленность.
Организованному в западной части России прогерманскому правительству потребуются, без сомнения, долгие недели и, может быть, месяцы, чтобы сломить сопротивление этих большевистских центров в районах своего влияния. Существенных результатов оно сумело бы добиться, лишь упразднив местные Советы. Однако тем самым оно вызвало бы вспышку единодушного недовольства.
Укрывшись в восточной России, большевистское правительство несомненно воспользовалось бы своим пока реальным авторитетом у Советов:
1. Чтобы направлять в западной России чрезвычайно активную оппозицию новому правительству.
2. Чтобы поддерживать свое влияние в восточных районах, оставшихся, — по крайней мере, в той части, которая не будет фактически оккупирована западноевропейскими войсками, то есть армией Центральных империй, — под его непосредственным контролем.
Если Ленин и Троцкий не упустят возможности, — а они ее не упустят, — они стремительно начнут проводить взвешенную политику и укрепят свое положение, постаравшись сделать свою партию национальной, формально удерживая ее на позициях классовой борьбы.
Германская политика на Украине, где откровенно готовится реставрация монархии, позволяет предсказать, какую судьбу уготовит в ближайшем будущем захватчик для всей России, — тем самым он дает большевикам ценное оружие борьбы.
Хотим мы того или нет, но большевики, изгнанные немцами на Волгу и на Урал, сразу же будут встречены российскими массами (я говорю не о русских буржуа, в отличие от союзнических представителей, которые замечают только буржуа и говорят только о них и только с ними) как воплощение обороны отечества от неприятеля и защиты революции от царизма.
То, что правительство хочет взять на себя эту роль, у меня не вызывает сомнений. Возьмет ли — покажет будущее. Но оно понимает, — и это вполне очевидно, — что справится с ней только в той мере, в какой его слабость будет опираться на силу союзников.
Невозможно отрицать его решимости сотрудничать с Антантой. Разрешение, только что полученное мною у Троцкого, по которому союзники получат на складах в Архангельске то количество и то снаряжение, какое нам потребуется, а также обещание, которое он мне дал и уже выполнил — направить в Архангельск отправленных сначала во Владивосток сербов и чехов с целью создания прочного плацдарма в районе Севера, — вот два последних факта, в которых проявляется эта добрая воля.
Неужели большевики, если бы они не хотели и не надеялись добиться с нами альянса, позволили бы нам воспользоваться архангельскими запасами, драгоценными для правительства страны, где не хватает любых фабричных товаров, которая гибнет от голода, а главное — позволили бы нам сформировать на российском Севере значительную воинскую силу, которая, если большевики не присоединятся к нам, станет в наших руках чрезвычайно опасным — и с политической, и с военной точки зрения — оружием против них самих.
Этих красноречивых фактов хватило бы для того, чтобы доказать добрую волю и стремление Советов к союзу, — даже если бы я потерял память и забыл обо всем, что мне было заявлено Лениным и Троцким, в лояльность которых я продолжаю полностью верить.
Возвращаясь к вопросу о шансах революции, если бы ее предприняли теперь оппозиционные партии, мне кажется, стоило бы сравнить, несмотря на немалые различия, положение русского народа с положением французского народа в 1851 г., накануне 2 декабря{128}.
С одной стороны, растущее и законное недовольство масс. Принципиальная поддержка массами выдвигаемых оппозицией призывов к порядку. Но вместе с тем и возрастающее недоверие масс по отношению к этой левой и правой оппозициям, выступающим в союзе против правительства, которое их попирает и тиранизирует, но неспособным этот союз хранить, когда речь идет о переходе от негативной критики к позитивным решениям и о том, чтобы предложить народу программу будущего правительства. Отсюда — нерешительность масс, не желающих после столь изнурительных пятнадцатимесячных усилий выходить на улицы и следовать за теми, кто разобщен, кто не дает новой революции, которую они хотят разжечь, никакой прочной точки опоры, никакого глубокого смысла для действий.
