В начале 1811 г. Паскевич отзывается из действующей армии в Киев, где ему поручается формирование Орловского пехотного полка. С полученным заданием он успешно справляется и становится его первым шефом. Полк быстро обратил на себя внимание командования прекрасной выучкой и дисциплиной солдат, что показало выдающиеся способности Паскевича как военного организатора. Вскоре Паскевич назначается командиром 1-й бригады 26-й пехотной дивизии, которой командовал будущий герой Отечественной войны генерал Николай Раевский.
О своей системе воспитания и подготовки войск Паскевич рассказывал следующее: «Формирование с самого начала представило затруднения неимоверные. Общие приготовления к войне были причиною, что для состава новых полков не могли дать хороших средств. Надлежало формировать полк из четырех гарнизонных батальонов, в которых солдаты и офицеры почти все были выписные за дурное поведение. Из других полков поступило только 3 майора и несколько обер-офицеров. К тому же из дворянского корпуса прислали 20 молодых офицеров, только что умевших читать и писать.
С этими средствами надо было спешить с образованием полка, ибо война была неизбежна. Нравственности в полку не было. От дурного содержания и дурного обхождения офицеров начались побеги. В первый же месяц ушло до 70 чел. Почти половину офицеров я принужден был отослать обратно в гарнизон. Я жаловался на судьбу, что, между тем как в армии были прекраснейшие полки, мне достался самый дурной и в то самое время, когда мы приготовлялись к борьбе с страшным императором французов. Я был тогда в корпусе Дохтурова, в дивизии Раевского и командовал бригадой, состоявшей из полков Орловского и Нижегородского. Бригада находилась в Киеве. Я настоял, чтобы вывести мой полк из города, где невозможно было завести необходимого порядка, и расположился в 60 верстах. Три месяца усиленных занятий и шесть недель в лагере дали мне возможность привести Орловский полк в такое положение, что он был уже третьим полком в дивизии. Но этот успех дорого мне стоил. От трудов и беспокойств я сделался болен страшной горячкой, едва не умер и пролежал три месяца».
После того как Раевский назначается командовать 7-м пехотным корпусом 2-й армии, Паскевич, как прекрасно проявивший себя строевой командир, назначается на его место.
В начале Отечественной войны Паскевич со своей дивизией (в нее входили пехотные Орловский, Нижегородский, Ладожский, Полтавский полки и два егерских полка) выступает в поход.
Когда Багратион начал совершать маневр своих войск для соединения с 1-й армией, в их составе была и 26-я дивизия. 11 июля под Салтановкой близ Могилева состоялось сражение корпуса Раевского, одной из наиболее боеспособных частей в котором была дивизия Паскевича.
Исход сражения был в целом неопределенный – обе стороны считали себя победителями. Но представляется, что русская сторона имела на это все же больше оснований. Раевский, несмотря на большие потери, достигнул главного: французы так и не смогли отрезать 2-ю армию Багратиона от 1-й Барклая-де-Толли, что было их главной задачей.
Чтобы понять происходившее под Салтановкой, приведем описание сражения, сделанное одним из участвовавшим в ней французских полководцев – генералом бароном Жиро. Несмотря на некоторое подчеркивание своей «победы», из него видна как крайняя ожесточенность битвы, так и то, что маршал Луи Даву не сумел достичь разгрома русских сил: «Налево у нас был Днепр, берега которого в этом месте очень топки; перед нами находился широкий овраг, в глубине которого протекал грязный ручей, отделявший нас от густого леса, и через него перекинут был мост и довольно узкая плотина, устроенная, как их обыкновенно делают в России, из стволов деревьев, положенных поперек. Направо простиралось открытое место, довольно бугристое, отлого спускавшееся к течению ручья.
Вскоре я прибыл к месту, откуда наши аванпосты перестреливались с неприятельскими, выставленными по ту сторону оврага. Одна из наших стрелковых рот поместилась в деревянном доме у въезда на плотину, проделала в нем бойницы и сделала из него таким путем нечто вроде блокгауза, откуда стреляли по временам во все, что показывалось. Несколько орудий были поставлены наверху оврага так, чтобы стрелять ядрами и даже картечью в неприятеля, который попытался бы перейти его. Главные силы дивизии были построены в открытом месте направо от дороги и налево примыкали к дивизии Компана.
Все было, таким образом, готово, чтобы отбить подготовлявшееся нападение, и, когда прибыл генерал Дессе, ему не пришлось ничего изменять в сделанных построениях.
До десяти часов ничего не произошло серьезного, так как неприятель почти не показывался; но в этот именно час мы вдруг увидали выходящими из лесу, и сразу в несколько местах, весьма близких друг от друга, головы колонн, идущих сомкнутыми рядами, и казалось, что они решились перейти овраг, чтобы добраться до нас. Они были встречены таким сильным артиллерийским огнем и такой пальбой из ружей, что должны были остановиться и дать себя таким образом громить картечью и расстреливать, не двигаясь с места, в продолжение нескольких минут; в этом случае в первый раз пришлось нам признать, что русские действительно были, как говорили про них, стены, которые нужно было разрушить.
Русский солдат, в самом деле, превосходно выдерживает огонь, и легче уничтожить его, чем заставить отступить; но это происходит главным образом от излишка дисциплины, то есть от слепого повиновения, к которому он привык по отношению к своим начальникам. Он не увлечет товарищей своим порывом ни вперед, ни назад своим бегством; он стоит там, где его поставили или где он встречает слишком сильное сопротивление. Это пассивное и бессмысленное повиновение свойственно также офицерам всех чинов, в иерархическом порядке; таким образом отряд, злополучно поставленный в поле обстрела батареи, останется там под огнем без необходимости и без пользы, пока офицер, командующий ею, не получит приказа от своего начальника изменить позицию. Французский характер не терпит такого слепого подчинения правилам дисциплины; и мы часто видим в истории наших походов, что судьба важных схваток зависела от инициативы простых подчиненных, и, наверно, ни один французский офицер не побоится взять на себя расположение своего отряда так, чтобы он возможно меньше страдал от неприятельского огня, и воспользуется, чтобы поставить его под прикрытие, всеми удобствами пространства, малейшими неровностями почвы, не дожидаясь высшего приказания, но стараясь при изменении позиции не давать никакого преимущества неприятелю.
К полудню маршал Даву прибыл самолично на место и оказал предпочтение бригадному генералу Фредериксу, обратившись к нему для получения доклада о положении, вместо того чтобы обратиться прямо к генералу Дессе; последний, конечно, был возмущен таким поступком, а прием, более чем холодный, оказанный ему маршалом, когда он приблизился к нему, окончательно вывел его из себя. Он сошел тогда с лошади и удалился в сторону, заявляя, что ему нечего было более давать приказания и что ему оставалось только уступить командование другому. В эту самую минуту неприятель, казалось, сделал новую и серьезную попытку перейти овраг около плотины; батальон 108-й (полковник Ашар), занимавший там первое место, после долгой и оживленной перестрелки начал в полном порядке отступление, которое было замечено маршалом; он тотчас бросился к батальону, остановил его на месте, заставил его стать лицом к неприятелю и начал командовать ему ружейные приемы, как научении. Тщетно доказывал батальонный командир, что он начал отступление только потому, что истощил свои патроны (извинение, правда, довольно плохое), и что он готов стать опять на свою позицию, как только получит приказ об этом. Маршал ничего слышать не хотел, и, убежденный, что только один страх породил это отступление, придумал поднять дух людей, возвратить им все их хладнокровие, заставляя производить учение, как будто бы они находились в ста верстах от неприятеля.
