Гигантский голос, гигантское выражение его пения, великанские движения тела и рук, словно статуя ожила и двигается, взглядывая из-под густых насупленных бровей, — все это было так ново, так сильно и глубоко правдиво в картине, что я невольно спрашивал себя, совершенно пораженный: «Да кто это, кто это? Какой актер? Где они отыскали в Москве? Вот люди-то?» И вдруг в антракте, в ответ на мои жадные вопросы, узнаю, что это — не кто иной, как сам Шаляпин».
Занавес опустился. Взрыв аплодисментов, бесконечные вызовы автора и исполнителей. Смущенный автор кланяется. Он вовсе не ожидал такого бурного успеха своей отклоненной императорским театром оперы. За кулисами крепко обнимает Римского-Корсакова его давний друг Семен Кругликов, профессор консерватории, музыкальный критик, консультант Мамонтовского театра.
— Как прекрасен ваш триумф, Николай Андреевич… Пусть позавидует Мамонтову Мариинский театр… Всеволожский теперь будет кусать локти… Вы имеете свой театр…
Своей «радостью безмерной» поделился семидесятичетырехлетний Стасов в статье.
Глава шестая
Гастроли в Петербурге
16 января 1898 года загорелся театр Солодовникова. Пожар потушили, но давать спектакли в нем было невозможно. Вроде бы ничего не предвещало несчастья. Театр принадлежал одному из богатейших людей Москвы, Гавриилу Гаврииловичу Солодовникову, владельцу так называемого Солодовниковского пассажа. Начинал он, как говорится, с нуля, торговал спичками, потом открыл галантерейную лавчонку, магазинчик — и так пошел по восходящей… И все-таки что-то должно было случиться… Тень обреченности нависала над всеми его предприятиями — он был просто фантастически скупым, выгадывал на мелочах, даже на питании своих детей, которые жили буквально на каше и щах. И сам одевался в косоворотку, русскую поддевку, высокие сапоги… По-прежнему, как много лет назад, ездил на конке, а если приходилось пользоваться железной дорогой, то непременно третьим классом…
По городу шла молва о его скупости, рассказывали презабавнейшие случаи об этом архимиллионере…
Однажды профессор Склифосовский согласился сделать ему операцию, но при условии, что Солодовников, пожелавший оперироваться только у себя дома, приобретет некоторые необходимые хирургические инструменты. Солодовников купил на Сухаревке, конечно по дешевке, ржавые инструменты… Как же он был разочарован, когда Склифосовский отказался делать этими инструментами операцию и потребовал инструменты от Швабе, что на Кузнецком мосту…
Савва Иванович, огорченный, опечаленный, мучительно старался понять причины происшедшего, вспоминая все ходившие легенды о скупости Солодовникова, экономившего и на театре, во всем ограничивавшего своих арендаторов. Что ж теперь делать? Пытались хотя бы репетировать в полуразрушенном театре. Привели его чуть-чуть в порядок, но все это было от отчаяния…
Принесли письма от Лентовского. Мамонтов стал читать: «Не умею Вам выразить того тяжелого впечатления, какое я вынес вчера, бывши на репетиции Солодовникова театра. Более всего мне жалко, что начавшееся так блестяще развиваться под Вашим художественным наблюдением дело Русской оперы вдруг принуждено приостановить свою полезную деятельность. Приостановить в то время, когда это дело стало проникать в публику и, так сказать, входить в силу. Грустно и тяжело!
Москва город трудно поддающийся, его опасно разочаровывать. Если б позволяли обстоятельства… Было бы лучше оставить зрителя под обаянием прошлого, к сожалению потерянного, чем скитаться по картонным театрикам. Как ни старайтесь играть, какие спектакли ни давайте — все будет казаться в уменьшенном, умаленном виде после того великана театра, как сгоревший, вполне соответствовавший и красоте, и широте, и размаху Русской оперы. Что ни говорите, а для Ваших задач Вам нужен театр особенный, где бы Вы могли развернуться во всю мощь! Да, жалко, искренно жалко! И простите, что я высказался… Это сделал как-то невольно…»
«Все правильно, — думал Мамонтов, — стоит хоть на месяц задержаться с выступлениями, как зритель пойдет искать другие развлечения и забавы, забудет про Русскую оперу, которая принесла ему уже столько эстетических наслаждений… Надо что-то придумать…»
Савва Иванович Мамонтов срочно выехал в Петербург для того, чтобы там договориться о гастролях своего театра.
22 февраля русская Частная опера в театре Консерватории начала гастроли оперой «Садко». На следующий день давали «Псковитянку». И вообще было решено эти две оперы Римского-Корсакова показывать как можно чаще. Кроме того, привезли для показа оперы «Хованщина», «Жизнь за царя», «Снегурочка», «Майская ночь», «Русалка», «Рогнеда», «Опричник», «Фауст», «Миньона», «Самсон и Далила», «Богема», «Орфей».
Первые же спектакли, прошедшие успешно, показали, как неподходящ был этот театр для постановки таких опер, как «Псковитянка», «Хованщина» или «Снегурочка», где действовало много исполнителей. Но выбора не было…
Шаляпин сидел в своей уборной и горько размышлял над всеми этими неудобствами гастрольной жизни. Только было привык к московскому театру, почувствовал себя там уверенно, как нужно было привыкать вот к такой совершенно неприспособленной для оперы сцене. Глядя на свое отражение в зеркале, Шаляпин довольно ухмылялся: «Грозен царь, все пугаются его… Плохо театр устроен. Невыгодно и для артистов, плохо голоса звучат, акустика подводит, да и для публики… Это не театр, а какой-то длинный коридор с небольшой сценой в глубине. Что могут увидеть и услышать в дальних рядах? Поразительно невыгодный для нас театр… На сцене совершенно негде повернуться. Что это за въезд Грозного получился? Жалко было смотреть на все это. Не говоря уж про меня… Мне стыдно было играть на такой сцене…»
Шаляпин задумался. Мысли его унеслись далеко. Вдруг за дверью уборной раздался громовой голос:
— Да покажите, покажите его нам, ради Бога! Где он?
Дверь с шумом открылась, и на пороге возник высокий человек с большой седой бородой и весело блестевшими от возбуждения глазами.
— Ну, братец, удивили вы меня! — громко заговорил вошедший. — Здравствуйте! Я забыл вам даже «здравствуйте» сказать. Здравствуйте же! Давайте знакомиться! Я, видите ли, живу здесь в Петербурге, но и в Москве бывал, и за границей, и, знаете ли, Петрова слышал, Мельникова и вообще, а таких чудес не видал! Нет, не видал! Вот спасибо вам! Спасибо!
Шаляпин растерянно стоял и слушал гостя, громогласно расточавшего ему такие похвалы, которых он еще ни от кого не слышал.
— Вот мы, знаете, вдвоем пришли…
