Гости, видимо уже подвыпившие, оживлены. Особенно взбудоражен старик скрипач.
– Господи, привелось увидеть Шолохова!
Восхищается, заводит речь о «Тихом Доне», о «Поднятой целине», о деде «Штукаре», как он выговаривает.
– Эх! Кабы моя Машенька увидела Шолохова, – непрерывно вздыхает Солодовников. – Вот, свет Машенька, скажу ей, перед тобой нос к носу сам Михаил Александрович, гляди на донского казака!
А Машенька, жена скрипача, находится всего в сотне шагов от квартиры писателя, в доме Ильичева. Старик посылает за ней. Шолохов улыбается: видимо, развязность подвыпившего казака не тяготит его.
Появляется Машенька, моложавая, краснощекая, осанистая казачка.
– Познакомься, Машенька! Это знаешь кто? Это – сам Шолохов. Деда «Штукаря» знаешь?
Так повторяется несколько раз. Машенька конфузится: «Да ну тебя!»
В разговор вступает баянист, доселе молчавший.
– Шолохов – это мой самый любимый писатель. Шолохов, Толстой, Пушкин, Зощенко – самые настоящие…
– Ну уж действительно, ставить Толстого, Пушкина и Шолохова в один ряд с Зощенко, – возразил я.
– Зощенко им не ровня, – живо откликнулся скрипач.
– Вот правильно сказал старик, – поддержал кто-то.
– Да какой же он старик? Вам сколько лет? – спросил Шолохов.
– Пятьдесят шесть.
– Ну, это совсем немного.
Музыканты исполняют несколько довольно нескладных номеров. Особенно фальшивит скрипач, но баянист, повышая громкость, старается прикрыть ошибки товарища. Выпив рюмку, Солодовников за каждой приговаривает: «Христос воскрес!» Еще раза три он заводит:
– Машенька! Да знаешь ли ты, у кого находишься? Ведь это сам Михаил Александрович!
Наконец, музыканты неохотно поднимаются из-за стола, долго прощаются с хозяином и уходят. Добрый час времени потерян, но писателя это, по-видимому, не огорчает: он гостеприимный человек. Да к тому же ему было интересно поближе присмотреться к уральским казакам.
В степь едет и Мария Петровна. Она постоянный спутник мужа в поездках «на природу». По словам Светланы, ее мать – заправская рыбачка, пожалуй, поискуснее отца. По крайней мере, на Дону она на удочку сазанов ловила больше. Михаил Александрович взял с собой дробовое ружье и винтовку, прихватил и я свою старенькую, с облупленным прикладом двустволку.
По дороге оживленно говорим о жизни на Дону и здесь. Меня тайно гложет мысль: а вдруг не найдем ни волков, ни дроф? Повезло: не успели приехать в самые привольные места, как зоркие глаза Марии Петровны заметили в бурьянах желанных птиц. Насчитали восемь дроф.
Шолохов стреляет из винтовки. Мимо. Пуля с пронзительным визгом ушла куда-то вдаль. Неловкое молчание нарушает шофер Василий Попов.
– И как это, Михаил Александрович, так промазать… Досадно? – с чуть приметной усмешкой спрашивает он.
– Немного досадно, – спокойно отвечает охотник.
По пути попался еще один дудак. Шолохов снова стреляет из винтовки, опять неудачно. «В чем дело?» – сочувственно недоумеваем мы с Марией Петровной. То ли ветер качает машину, на борт которой, прицеливаясь, охотник кладет ствол, то ли мушка сбита?
– Вернее всего – виноват я сам, больно горячусь, давно уже не охотился на дудаков, – без видимого огорчения признается писатель.
Потом Михаил Александрович из дробовика убил двух птиц. Мне по дрофам стрелять не пришлось, что меня особенно и не огорчало, ведь главное – не охота, а сама поездка с Шолоховым.
Волков видели, но стрелять по ним не пришлось – далеко. Умные звери сразу же скрылись в обширных зарослях полыни.
Дома Михаил Александрович предложил мне одного дудака.
– Возьмите. Вы, вероятно, тоже в него попали.
Я, конечно, в этого дудака попасть не мог, потому что и не стрелял в него. Отказываюсь брать.
– Ну, тогда хоть половину возьмите. Неудобно же возвращаться домой с пустыми руками.
– Это другое дело. Спасибо.
Хочется воспользоваться приглашением писателя зайти к нему в дом, но, стесняясь, отказываюсь. Шолохов, видимо, догадывается, в чем дело, и заводит речь по-другому:
– Рюмку водки выпьете? Там после музыкантов, вероятно, осталось.
– Благодарю! С удовольствием.
– Тогда прошу. Заходите.
За столом я много говорю, вероятно, больше, чем следовало, но хозяин понимает меня и относится ко мне очень радушно. Спрашиваю его о писателе-охотнике Валериане Правдухине, по книге которого я впервые познакомился с Западным Казахстаном.
– У вас есть его книга «Годы, тропы, ружье»? Очень интересная.
– Кажется, нет. Да, нет, – неуверенно отвечает секретарь писателя Зайцев.
– А сам он, Правдухин, какой? Вы его знали? – обращаюсь к Михаилу Александровичу.
– Был знаком. Мне он показался несколько угрюмым, но как будто неплохой человек. А жена его, Лидия Сейфуллина, после трагической гибели мужа пала духом.
Как-то перескакиваю на Панферова. Безапелляционно заявляю, что мне не нравится его язык – грубый, часто встречаются натуралистические выражения, неудачны описания природы, в частности описание охоты сделано плохо. Михаил Александрович не возражает и только изредка кивает Зайцеву.
– А что вас еще до войны привело сюда, в Казахстан? – интересуется писатель.
– Его беспредельные степные просторы. Сюда переселились многие мои земляки-полтавчане. Хотелось посмотреть, как они здесь живут. А еще одна привлекательная сторона – хорошая охота и рыбалка.
– Так почему же тогда вы не поехали на Дальний Восток, в Приморье, например?
– А я уже побывал там, два года работал агрономом колхоз-союза в начале организации колхозов. Побывал и на озере Ханка, воспетом Николаем Михайловичем Пржевальским. Только тяжелая болезнь матери и неподходящий для ее здоровья климат помешали мне навсегда остаться в Уссурийском крае. Теперь и не жалею об этом. Если бы там остался, – я улыбаюсь, – то сегодня не сидел бы за одним столом с вами.
Покачивая головой, писатель, ничего не говоря, переглядывается со своими.
Разговор перешел на дела семейные, на моего сына Петра, который погиб на Волховском фронте, защищая подступы к городу Ленина. Шолохов спросил, почему я называю его незаменимым сыном.
– Это был сын-друг…
– А… сын-друг, – понимающе смотрел на меня Шолохов. – Не падайте духом, может, сын еще жив, находится где-нибудь в Норвегии.
– Нет, Петя не такой, в плен он не сдастся. Его товарищ Прохоров писал мне, что в тот день сын, уходя на командный пункт артдивизиона под деревней Пчева, попросил у него два патрона к нагану, чтобы в крайнем случае, если немцы, окружившие их артдивизион, захватят командный пункт, было чем застрелиться. Гитлеровцы, переодетые в советскую военную форму, наскоком захватили пункт. Больше о судьбе сына мне ничего не известно. На все запросы получаю один ответ: «Пропал без вести в бою под деревней Пчева…»
