Когда Алексея Николаевича привезли в Бутырскую тюрьму, дочь Нину вызвали на свидание с одеждой и вещами для отца. Он велел ей не говорить никому, даже близким, о том, что он находится в московской тюрьме, сообщил, что на днях уедет, будет писать.
Забота Завенягина о своем учителе на этом не закончилась.
Через год А. Н. был освобожден, остался в Ухте на должности старшего геолога, затем замнаркома позаботился о том, чтобы Розанов мог на основании материалов, собранных в Норильске, написать докторскую диссертацию. В 1945 голу Завенягин отправил в Норильский комбинат распоряжение: «Принять Розанова на работу с окладом 3000 р. в месяц, с пайком по литере „А“, предоставить все необходимые для работы материалы и выделить квартиру в Красноярске».
Работа над докторской диссертацией, в которой был обобщен огромный материал, собранный за семь лет работы в Норильске, продолжалась около двух лет. Диссертация была одобрена, защита намечалась на март 1949 года в Москве. Накануне отъезда из Ухты Алексей Николаевич умер от инфаркта. Там, в Ухте, он и похоронен.
Следующий по старшинству сын Розановых, Михаил Николаевич (1883–1940), окончил в Москве медицинский факультет университета, стал хирургом. Вторую школу прошел в полевых госпиталях в Первую мировую войну. После революции работал в больницах, преимущественно в больших городах провинции. Известность его как хирурга высшей квалификации привлекала больных из других мест. К нему в Курск, где он проработал несколько лет, приезжали из Харькова и других крупных городов на операцию, доверяя его золотым рукам. Руки у дяди Миши действительно были необыкновенные и могли определить то, чего не видел рентген. Доктор Розанов ставил точный диагноз только пальпацией (прощупыванием).
Репрессиям дядя Миша не подвергался, но был если не гонимым, то нежелательным, так как постоянно входил в конфликты с местным начальством. Он был очень требователен к персоналу, строг, не терпел лени и нерадивости, сам работал, не считаясь со временем, мог остаться дежурить ночью после трудной операции. Забота о больных была для Михаила Николаевича превыше всего, но временами доходило до смешного: так, в Курске, будучи главврачом больницы, доктор Розанов в порядке борьбы с воровством на кухне распорядился сделать замки на крышках котлов, в которых варили бульон. Он требовал, чтобы при нем проводили закладку мяса, и сам лично запирал замки. Не знаю, вкусный ли получался суп, но уж наваристым в полную меру он был точно. Больные ели с удовольствием, быстрее поправлялись и не знали, как благодарить главврача. Короче, Михаил Николаевич был борцом за достойный уровень больничного дела в советском государстве. Однако персонал и повара непрестанно жаловались на врача, который всюду сует свой нос. И в очередной раз дядя Миша искал новое место и переезжал в другой город (Харьков — Курск — Калуга — Наро-Фоминск).
Характер у дяди Миши был нелегкий. Личная судьба у него не сложилась: в юности он влюбился, сделал предложение, но… Она вышла за другого и вскоре погибла — умерла от заражения крови после аборта. М. Н. очень сокрушался и повторял: «При мне этого никогда бы не случилось!» Так и остался дядя Миша холостяком.
Единственная дочь деда, Наталья Николаевна (1879–1950), тоже осталась в старых девах. Жили они вместе с дядей Мишей, она была прекрасная хозяйка, вела дом и ухаживала за братом. Характер у нее был тоже тяжелый, так что заботы их друг о друге сопровождались вечным брюзжанием.
Михаил Николаевич скончался скоропостижно, смерть была легкой — во сне. Он, как всегда, разбудил сестру в семь часов утра, чтобы готовила завтрак, а сам снова задремал. Когда она подошла к заспавшемуся брату, он лежал тихо, с закрытыми глазами, с очень спокойным лицом. Только не дышал.
После смерти брата Наталья Николаевна осталась без опоры — ведь она была домохозяйкой, и только. Больничное начальство выбросило ее из казенной квартиры сразу после похорон своего ведущего хирурга. Она ютилась в маленьких комнатках, снимая жилье в частных домах, где подешевле. Зарабатывала шитьем, преподавала немецкий язык в школе. Были тяжелые военные годы, когда я с мамой и детьми вернулась из эвакуации после гибели мужа. Тетя Наташа приезжала к нам из Наро-Фоминска, гостила дня по два-три, отходила от одиночества и опять уезжала. У нас обязательно что-нибудь делала — сошьет для ребят, починит, заштопает, никогда не отдыхала, не сидела просто так.
В январе 1950 года в сильные морозы принесли к нам в Гранатный телеграмму с перепутанным адресом и странным текстом. Мы не сразу поняли, что значит «Гражданка Розанова, приезжайте хоронить умершую Розанову». Ехать никто, кроме меня, не мог или не хотел. Хоронила тетушку я одна. Из имущества Натальи Николаевны, оставив остальное хозяйке, привезла три вещи: чемодан, швейную машину и истинное сокровище — семейный альбом.
Последний сын, Петр Николаевич (1885—?), был младшим из детей Розановых, его появление на свет чуть не стоило жизни его матери. Но и ребенок, настрадавшись в тяжелых родах, чуть не погиб и вырос ослабленным, хилым. В отличие от остальных был невысок, худощав, некрепок. В народе таких называют «поскребышами» — на них уже истощаются родительские силы. Дядя Петя, которого я видела несколько раз, когда он приезжал откуда-то и заходил к папе, был очень тих, робок, выглядел каким-то подавленным. У меня вызывал жалость, казалось, отец и его жена недостаточно приветливы и мягки к такому человеку.
Петр Николаевич был художником. Способности к рисованию были и у двоих старших, Николая и Владимира, но только Петр стал мастером. Его рисунки пером, преимущественно памятники архитектуры, пейзажи, изумляли кружевной легкостью. Учился ли он или преподавал в Строгановском художественном училище, не знаю, семейное предание сохранило лишь факт его связи с этим заведением. Петр Николаевич был учителем рисования в гимназиях. Единственная фотография, имеющаяся в альбоме, представляет его в учительском мундире. Подкрученные усы и мундир могли бы придать дяде Пете бравый вид, если бы не его печальные и чуть испуганные глаза. Сфотографировался он во Владимире, и в рисунках его запечатлены владимирские церкви и пейзажи. К жизни его в этом городе относится и такой случай. Дядя Петя, снимавший жилье всегда у квартирных хозяек, как-то расписал стены комнаты, в которой жил. Неизвестны сюжеты этих «фресок», но надо полагать, что они были скромны по содержанию и хороши по исполнению, однако хозяйка устроила скандал и выгнала жильца, «замаравшего все стены».
Петр Николаевич был человеком незащищенным, покорным, легко сникающим перед твердой волей. В молодости, путешествуя с этюдником по Волге, встретил он в каком-то селе, где останавливался, милую девушку. Не знаю, просто ли она ему приглянулась или пробудила чувство любви, но он задумал жениться. Подробностей этой истории не сохранилось в нашей сильно поредевшей родне. Известно только, что сестра Наталья отнеслась к намерениям брата резко отрицательно. Говорилось даже так: «Тетя Наташа запретила дяде Пете жениться на деревенской». Он покорился и остался одиноким. Произошло это несчастное для него событие, вероятно, уже после смерти матери, моей бабки (1912 г.), когда тетушка вознамерилась заменить братьям покойную мать. Дяде Пете было уже под тридцать. Но, запретив ему устроить семейную жизнь, Наталья Николаевна не взяла его под свое крыло, да и можно представить, что дядя Петя ее заботы просто не выдержал бы по слабости своей натуры.
