Третье — сейчас работу направляем: а) восстановить необходимые предприятия, чтобы можно было работать;
б) выявить пособников врага, чтобы не били в спину;
в) усилить учреждения, учтя имеющийся опыт и указания в Вашей телеграмме. Решение Военного совета по этому вопросу будет сообщено особо. Новые отряды рабочих нечем вооружить. Прав я или нет, но считаю, по нашему опыту, что город может быть защищен главным образом полевой армией, ибо, когда враг уже на окраинах или частично внутри города, все, как показал опыт, страшно дезорганизуется (связь, свет, перевозки и т. д.) и вышибить врага тогда трудно. И надо обязательно иметь под рукой резервы, так как в процессе городского боя возникают тысячи неожиданностей.
Четвертое — маршал Кулик руководил всей операцией, для чего мы и считали его призванным, рассматривая как безусловный военный авторитет. Я считаю, что он несколько суматошный человек, работает вразброс. В дальнейшем, в случае необходимости, следует послать другого, поспокойнее и рассудительнее.
Ремезов и Мельников во всем без спора следовали за Куликом. Оба эти товарища друг без друга никуда, мое мнение как члена Военного совета и секретаря обкома в таком положении всегда останется изолированным, а длительно спорить некогдау так как время острое. Мне передали все громадное войсковое хозяйство, очень запущенное, и мне же надо усиленно заниматься областью; я разбрасываюсь, получается нехорошо. Считаю, что Реме-зова и Мельникова для пользы дела следовало бы рассадить (переведя Мельникова), так как слишком велика спайка.
Товарищ Сталин! В 65 километрах от Таганрога врага сдерживали в течение 43-х дней, и он был потом наказан. Тяжело слышать слова о позорной сдаче, когда впервые отняли обратно крупный город и гнали врага.
Прошу разрешить мне зачитать Вашу телеграмму, кроме персональных вопросов, Военному совету и обкому партии.
ДвинскийP. S. Ответ запоздал из-за непорядка в связи».
Как видим, бывший помощник Сталина тактично, но довольно твердо отводит обвинения, которые можно принять и на свой счет. Сталин упрекает его в отсутствии сколько-нибудь серьезного сопротивления, отмечает, что не были использованы чердаки и крыши, верхние этажи домов. Скорее всего, он вспомнил свой опыт обороны городов в годы гражданской войны, и особенно Царицына. Двинский осмеливается не согласиться, доказывая, что в новых условиях судьба городов решается полевыми армиями, а не рабочими ополчениями в уличных боях.
Однако прямого ответа на вопрос Сталина — помогал Кулик защите Ростова или мешал — секретарь обкома не дает. Хотя чутье бывшего обитателя Кремля подсказывает ему, что интерес Верховного к роли Кулика в сдаче города не случаен. Партийный секретарь, несомненно, искусный царедворец. Он уклоняется от категорических оценок, прячется за общей, ни к чему не обязывающей фразой: мы-де рассматривали его, маршала и героя, как безусловный военный авторитет. С формальной точки зрения к такой характеристике не придерешься. Ни к чему не обязывает и личностная оценка маршала, касающаяся его суматошности, несобранности. Это еще не криминал.
А теперь самое время познакомиться с другим документом Двинского — его запиской Сталину от 22 февраля 1942 года. В отличие от выше приведенной телефонограммы, данный документ готовился не по запросу из Кремля, а по личной инициативе ростовского секретаря. Куда девались осторожность, выжидательность, умелое лавирование при обходе острых углов, свойственные первому документу!
«Товарищ Сталин! — предваряя свои запоздавшие откровения, пишет Двинский. — В связи с постановлением ЦК ВКП(б) о Кулике и тем, что до сдачи Ростова 21 ноября 1941 года он целый месяц был в Ростове и я три недели работал под его начальством в армии, необходимо, мне кажется, сказать, как он выглядел в Ростове в свете фактов, изложенных в постановлении ЦК».
Первый раздел запоздалых откровений имеет красноречивое название «Пораженческое поведение», подчеркнутое автором жирной чертой.
«На словах Кулик все время подчеркивал свою веру в конечную победу Советского Союза под Вашим руководством, — доносит патрону не на шутку испуганный неожиданным поворотом дела партсекретарь, — лишь бы только производилось больше оружия («вот, не слушали меня, старого артиллериста, когда я требовал отпускать больше средств на вооружение»). На деле он, да и другие военные, не верили в защитимость от танковой атаки врага и в эффективность простейших средств борьбы против них. Так, 17 октября меня как секретаря обкома партии вызвали в штаб СКВО, и Кулик, только что приехавший с поля боя, заявил мне, что силы наши после упорного сражения под Таганрогом истрачены, противник идет танками на Ростов, что задержать противника до города нельзя, будем давать городской бой, а я, как секретарь обкома, должен вывести безоружное население из города, чтобы не мешали бою и не гибли зря. Так и было сделано — не без паники в городе: кого могли, вывели за Дон, причем некоторые «активисты» убежали значительно дальше. Однако никакие танки на
Ростов не пошли; видимо, противник понес такие потери, что ему пришлось потом долго собираться с силами».
Удивительно, не правда ли? Два месяца назад лично Сталин требовал у ростовского секретаря, который был когда-то его помощником в Кремле, правдивую информацию о поведении Кулика, и вот только сейчас вспомнились потрясающие факты.
«Такие настроения возникали при каждой танковой атаке врага, особенно когда 9-я армия убежала (иначе-назвать нельзя) далеко на восток и дала тем самым возможность ударить на Ростов по всем направлениям, — продолжает автор „записки, демонстрируя вождю прекрасные возможности своей памяти. — За день или два до сдачи Ростова мне позвонил т. Микоян в штаб и как раз попал в момент таких «танковых настроений»^ о чем я ему и сказал, не стесняясь присутствия военных, чем вызвал их возмущение. Но факты таковы. Я не все знаю, что Вам писал или говорил Кулик, но думаю, что он преувеличивал как насчет танков у врага, так и насчет числа уничтоженных нами танков».
Вот так-то! Приписками даже тогда занимались!
«Второй вариант — это постоянное опасение большой реки позади, — разоблачает поверженного Кулика Двинский. — Вслух не говорили, но боялись судьбы Днепропетровска, когда и город был потерян, и паника была с большим ущербом на переправах, и враг проскочил на другой берег. Слов нет, реку надо учитывать, но не надо увеличивать опасения замечаниями вроде: «А плавать умеешь?» Тогда это расценивалось как шутка храброго и видавшего виды человека над неопытными еще в боях людьми, но сейчас после описания поведения Кулика в Керчи это представляется иначе. Обо всем этом не думалось, пока была безусловная вера в маршала и героя, а теперь невольно начинаешь думать о том, что он был в Испании, где ряд наших людей свихнулся и подразвратился.
