Официальной полицейской (и большевистской) версией гибели С. Т. Морозова было самоубийство, но легко догадаться, что и русской, и французской полиции такая версия просто наиболее удобна.
И все-таки похоже, что дело было в отказе Саввы дать крупную сумму денег, на которую рассчитывали Ленин и Красин. События последних месяцев подорвали его доверие к большевикам. Морозов поссорился и с Горьким, и с Красиным. Усложнились, видимо, и отношения с «бессребреницей» Андреевой. Более того: отъезд Морозовых из Москвы совпал с выходом в свет императорского указа «Об укреплении начал веротерпимости», в первых строках признававшего, что «отпадение от православной веры в другое христианское вероисповедание или вероучение не подлежит преследованию…» Это была немаловажная новость для всякого старообрядца…
В секретном донесении Департаменту полиции после похорон С. Т. Морозова граф П. А. Шувалов сообщал:
По полученным мною из вполне достоверного источника сведениям покойный Савва Морозов еще до смерти своей находился в близких отношениях с Максимом Горьким, который эксплуатировал средства Морозова для революционных целей; незадолго до выезда из Москвы Морозов рассорился с Горьким, и по приезде Морозова в Канны к нему, по поручению Горького, приезжал один из московских революционеров, а также революционеры из Женевы, шантажировавшие покойного, который к тому же в это время уже был психически расстроен. Под влиянием таких условий и угроз Морозов застрелился. Меры по выяснению лица, выезжавшего из Москвы в Канны для посещения Морозова, приняты.
Как видите, граф Шувалов знает далеко не все, но версия эта устраивает полицию. Однако поищем, кому могло быть выгодно убийство Морозова. И без труда обнаружим: тому же Красину (в сговоре с которым был и гуманист Горький). Раз Морозов не соглашается отвалить крупный куш на ленинские дела, придется пустить в ход «страховой полис». Оказывается, что у Андреевой был таковой «на предъявителя» — жизнь Саввы была застрахована на 100 000. Савве оставалось только умереть. Как попал этот документ в руки «бессребреницы» и не был ли он подделан или украден, зачем подписал себе Савва смертный приговор и сам ли подписал — этого я сказать не могу. Известно, что любовь зла (ничего более возвышенного просто не приходит мне в голову в связи с этой грязной историей). Но известно также, что большевики причастны были и к изготовлению фальшивых денег (что им какие-то полисы?).
По завещанию (нотариусом не заверенному) наследницей Саввы Морозова становились его вдова Зинаида Григорьевна и его четверо детей, так что операция по экспроприации денег покойного не была на этом закончена. Андреева (жившая тогда с Горьким, а может, и не только с ним) судилась со вдовой и его детьми. Но в судебных тяжбах и хитростях большевиков переиграть невозможно. Вдова проиграла, и деньги через Красина (Андреева так и написала: «отдать деньги Л. Б. Красину) ушли к Ленину. Вероятно, на процессе семья Морозова приводила какие-то веские доказательства своей правоты. Приводились, наверное, и свидетельства того, что Морозова убили. В этом была убеждена вся его семья. К. Кривошеин пишет в упомянутой выше книге с осторожностью, что С. Т. Морозов «умер при загадочных обстоятельствах насильственной смертью в 1905 г. на французской Ривьере…» Конечно, обращение к материалам московской судебной тяжбы о наследстве могло бы укрепить ту или иную версию загадочной смерти в Каннах, но большевики позаботились о том, чтобы эти материалы из архива изъять (для этого им даже не пришлось принимать постановление, как при изъятии документов о «немецких деньгах» Ленина).
Может, «финагент» Горький не знал об изъятии документов, потому что, сидя в Италии («финагента» Андрееву при нем уже сменила тогда агент ГПУ М. Будберг — любил «буревестник» дам с червоточиной, как-то это его вдохновляло, настоящий был художник), он вдруг разразился очерком о Савве Морозове, где что ни слово, то ложь (историки этот лживый очерк разобрали по косточкам). Впрочем, живший в то время (в 1922 году) при Горьком В. Ходасевич объяснял позднее публике, что вся «жизненная деятельность» пролетарского писателя была «проникнута сентиментальной любовью ко всем видам лжи и упорной, последовательной нелюбовью к правде». Странно только, что Ходасевич не заметил еще тогда странного пристрастия Горького и всего его семейства к большевистской тайной полиции и всякого рода «агентам»…
…К Марии Николаевне Ненароковой мы нагрянули с кинооператором Кристианом Вальдесом и продюсером Татьяной Александровой под вечер. Кристиан установил камеру, и Мария Николаевна повторила свой рассказ, играя с любимым котенком:
— Дядя Саша, мамин брат, говорил, что Красин его убил.
Дядя Саша — это и был Александр Геннадиевич Карпов, который ездил в Канны в мае 1905-го по еще не остывшим следам убийства. Он там, небось, и с французскими полицейскими по душам беседовал…
— А если б самоубийство, разве бабушка Мария Федоровна позволила бы самоубийцу на Рогожском кладбище хоронить? — возмутилась Мария Николаевна. — Она же крепка была по части обрядов… Разве это возможно?
Я вспомнил, что Кирилл Кривошеин называл вдову Тимофея Саввича «адамантом» старой веры, и согласился, что нет, невозможно.
— Так и адвокаты все бы тогда по-другому решили, если б самоубийство…
Глухим парижским вечером мы мирно и удрученно беседовали у Марии Николаевны о страшных событиях 1905 года в Каннах. Бесшумно снимала камера…
Через несколько месяцев не стало Марии Николаевны. Иногда я вспоминаю ее руки, о которые терся белый котенок.
Если «олимпийски прекрасная» Лариса Рейснер воспользовалась лишь былым министерским салоном (частью ее комиссарской квартиры), чтобы без шума арестовать еще гулявших на свободе адмиралов русского флота, то многоопытная чекистка и жена чекиста Лиля Брик использовала для сложных спецопераций прославленное свое супружеское ложе, на котором продемонстрировала, если верить мемуаристам, незаурядное мастерство. К сожалению, осталось мало описаний этого ее уменья, которое она обращала на пользу как секретной службе так и семейному обогащению. Впрочем, кое-какие поэтические намеки на ее соблазны оставил в своем творчестве пролетарский поэт Маяковский, довольно долгое время бывший Лилиным сожителем и за это кормивший ее с мужем до самой их неблизкой смерти. Описывая запах, доносившийся ночью из Лилиной спальни, пролетарский поэт намекал на то, что пахло жареным. Вполне адские ему чудились и запахи, и звуки. Многие верят поэту на слово и не без основания считают Лилю дьяволицей.
