и надолго уезжал далеко на отмели. Сторонился заводских друзей, девушек, в компании его видели редко.
Жил он уже в новом доме у базара на четвертом этаже. Сюда к нему утром неожиданно и влетела Майя Верникова. Такой ее Юрий никогда не видел. Черные волосы Майи были растрепаны, лицо заплаканное, опухшее, и на нем жили одни страдальческие глаза.
— Ой! Ой! Горе!
Она боком повалилась на его новый диван и разрыдалась.
— Что? — воскликнул Юрий, охваченный острой тревогой. — Говори! С Ксенией?
Продолжая рыдать, Майя кивнула головой. Юрий схватил ее за плечи, встряхнул, сорвал с вешалки кепку, собираясь бежать, вернулся к Майе, затормошил, допытываясь, что стряслось.
— Где она?
— В боль… в больнице. Может, и… умерла.
Юрий вновь бросился к двери. По дороге еле поспевавшая за ним Майя бессвязно передала то, что ей было известно. Час назад им из заводоуправления сообщили, что вчера поздно вечером в городскую клинику в бессознательном состоянии была доставлена их жиличка Ксения Ефремова. Привезли ее туда на грузовике двое мужчин и женщина. По их словам, они подобрали девушку в кустах орешника недалеко от лесной тропинки, по которой шли с улицы Зои Космодемьянской в центр поселка. Услышали крик о помощи, стон, бросились и наткнулись в кустарнике на трех парней, что старались прижать Ксению к земле, совали ей в рот подол юбки. Завидев людей, хулиганы разбежались. Все же мужчинам удалось схватить какого-то парня и отвезти в милицию. Парень оказал сопротивление, начисто отрицает свою вину, и мужчины сами не знают, был ли он из числа хулиганов. В потемках легко спутать. Видимо, Ксения оказала отчаянное сопротивление: блузка ее была порвана, на руках ссадины, а голова разбита чем-то тяжелым и в крови. Опознали, кто она, по заводскому пропуску.
— Куда ты, Юрий, летишь? — жалобно закончила Майя. — Я не могу больше: сердце закололо. В клинику тебя все равно не пустят. Я уж пыталась.
— Почему? — опешил Юрий.
— Боятся за жизнь. Сделали перевязку, черепная кость цела. Сознание вернулось, но беспокоить нельзя, чтобы не повторился нервный шок. Свиданье сейчас не разрешат ни дежурный врач, ни заведующий отделением — никто.
Они прошли, вернее пробежали, почти половину расстояния до больницы. Юрий с ходу так же молча, с той же быстротой повернул назад.
Майя опять отстала, вдобавок она растерла пятку, прихрамывала. Ей хотелось условиться с Юрием насчет завтрашнего посещения больницы, но Майя не была уверена, слышал ли он хоть одно ее слово.
Вдруг он круто остановился.
— Ну я в одно место.
Майя сердито, растерянно спросила:
— Куда?
Всегда сдержанный, мягкий Юрий ответил отрывисто, с ходу:
— В милицию хочу.
Майя вконец обиделась на его невнимание.
Помещалось отделение милиции недалеко от больницы. Юрий прошел в пустую дежурку с зарешеченным окном, пропитанную застарелым запахом табака, несвежей одежды, и попросил показать ему захваченного в лесу парня: возможно, он его опознает. Рябоватый лейтенант милиции щелчком по козырьку сбил картуз на затылок, лениво, дружелюбно оглядел его.
— Дружинник, что ли?
— Дружинник, — кивнул Юрий. Конечно, он запишется в народную дружину.
Лейтенант с минуту подумал и благосклонно разрешил:
— Попробуй. Все одно скоро выпускать. Улик нет, прав не имеем допрашивать больше суток.
Задержанного привели.
С первого взгляда Юрий убедился, что совершенно не знает этого парня, никогда и нигде его не встречал. Задержанный горбил широкие плечи, стоял, непреклонно опустив голову на длинной, слегка вытянутой шее. Одет он был пестро, с пошибом на моду: длинный, захватанный пиджак цвета охры, зеленые узкие грязные брюки. Брови у парня были широкие, сросшиеся, щеки худые, а губы одутловатые, толстые и очень красные. Густая темно-рыжая копна волос напоминала девичью.
— Задерживали такого? — с прежней ленцой спросил лейтенант у Юрия. — Гостил у вас в штабе дружины? Кукудяк фамилия. Игорь.
Сколько ни напрягал Юрий память, он решительно не мог припомнить, чтобы хоть мельком видел этого парня. Да, может, он еще и не нововербовский, а из старого города или с тракторного поселка?
— Значит, не доводилось встречаться? — в голосе дежурного лейтенанта послышалось разочарование.
— Все не верите, начальник, — развязно, грубо сказал Игорь Кукудяк. — Говорил вам: эту девчонку я не знаю. Я со Второй Зои шел на танцплощадку. Слышу крик, шум, кто-то пробежал. Я — подальше, еще участником заварушки посчитают. А тут схватили.
— Заливай, — оборвал его лейтенант. — Чего ж вырывался? Ударил мужика.
— Вам бы, начальник, ни за что руки скрутили, то же б небось защищались? Зря держите. Жаловаться буду.
Лейтенант милиции еще раз кинул ленивый взгляд на Юрия. Юрий стоял с явно обескураженным видом.
Солнечный луч, словно разрезав листву тополя у окна, ворвался в дежурку. Длинные лохматые волосы Кукудяка вспыхнули бурым огнем, выпуклее обрисовались толстые красные губы, блеснули красивые диковатые глаза. Рядом с ним Юрию почудилось другое лицо: с приплюснутым носом, выбритыми в ниточку черными усиками. Словно удивляясь своей догадке, Юрий громко, удовлетворенно воскликнул:
— Тарзан!
И дежурный лейтенант и лохматый Кукудяк посмотрели на него с недоумением. А Юрий уже почти не сомневался, что задержанный и есть тот парень, с которым у трамвайной остановки тракторного поселка дрался Валерий Чавинцев, когда «уложил» Митьку Куницына. Видимо, лохматого никто не называл Тарзаном, но Юрий очень уверенно, насмешливо произнес:
— Зря путаешь, парень. Пора кончать.
Кукудяк круто повернул к нему голову на длинной шее, исподлобья кинул тревожный взгляд.
— Я вас не знаю.
— Вспомни получше.
— Чего вспоминать? Прицепился. Тоже мне… «зна-ко-мый»! Видал я тебя в гробу в белых тапочках!
Он отвернулся.
— Брось, говорю, отпираться, — резко сказал Юрий. — Митька Куницын признался.
Перемена, происшедшая с рыжим, была разительна и выдала его. Побелевшие щеки его еще больше втянулись, он дернулся к Юрию, угрожающе наклонил голову.
— Признался? Куница?
— И меня ты знаешь, — хладнокровно, словно бы повторяя то, что всем известно, продолжал Юрий. — Обо мне тебе говорил еще Лешка Пошибин… до того, как его осудили. В марте я с дружком заступился за Ксению Ефремову у Нововербовского клуба. А потом на тракторном вы налетели на моего дружка, не знали, что он боксер, и он обработал вас в отделочку.
Сказал ли что Кукудяк или просто из горла у него вырвался нечленораздельный звук, но по его глазам Юрий явственно понял, что он, Косарев, действительно ему известен. «Хахаль белявенькой», — так они его, наверно, звали. Скучающее, ленивое выражение сбежало с рябоватого лица лейтенанта, он осторожно снял картуз, положил около себя, внимательно слушал.
— Только Митька Куницын хотел лишь старые счеты свести. С Ефремовой. А это ты настаивал опозорить ее. Так и в протоколе записали.
— Ха! Шкуру спасает? — со злым смехом
