Относительно 1-го июня мое слово твердо. (Я не обманул Вас с майской книжкой, хотя дослать те 10 страниц стоило мне неимоверных усилий). Весь июнь и половину июля я буду работать над Петром и по всей вероятности пришлю Вам конец первой книги (3-ю главу), т. е. юность Петра. В ней (в 3-й главе) будет Голландия, казнь стрельцов, история с Моне, начало Северной войны и основание Петербурга.
Начав работать над Петром я думал все уложить в одной книге, теперь вижу свое легкомыслие. Простите меня и не сердитесь».
Узнав, что Полонский не решился начать печатать роман с майской книжки без достаточного запаса материала, он обрадованно пишет:
«На днях высылаю Вам около двух листов продолжение. — Вы прочтите и увидите какая это, все же, кропотливая работа. Я хочу, помимо всего, быть точным и использовать возможно полнее мемуарный и архивный матерьял. Печатать я думаю лучше всего с августовской книжки. Июль — бешеный месяц, разопревшая публика не прочтет начало Петра, я уверен. В августе другое дело. Приезжайте на несколько дней сюда и в особенности в Детское, у нас волшебно…»
7 июля Толстой просит Полонского передать Ашукину, что он не может написать в «Красную Ниву» рассказ о войне, как обещал: «…т. к. с головой поглощен Петром и отвлечься от этой работы было бы гибелью. Пожалуйста, подтвердите Ашукину, что я действительно не могу. На днях посылаю Вам еще один лист с небольшим и числу к 20 июля еще лист…» 1 июля он сообщал, что выслал «еще лист с небольшим». Из этого же письма можно узнать, что Толстой 15 августа собирается поехать на месяц в Уральск и оттуда поплывет на лодках вниз по Уралу. 18 июля, получив открытку от Полонского, в которой тот сообщает, что роман ему нравится, Толстой обещает выслать 25–26 еще 1½ листа: «Но, так как, мне нужно отправлять Нат. Вас, и детей в Крым и ударно, сверхударно нужны деньги… Я обещаюсь и даю подписку в том, что следующие Н/2 листа пойдут целиком в уплату аванса… Наташа с детьми едет в Крым… (Если только… но не дай бог… Все же не верится, чтобы разразилась война, другие силы перевесят, этот ужас пройдет мимо)… Я еду с Правдухиным и Сейфулиной (компания 7 чел.) на реку Урал ловить рыбу и охотиться… Страшно мечтаю об этой поездке. Вернусь через месяц. Очень хорошо, что Вы едете в Теберду, мне рассказывали чудеса об этом крае. Разузнайте, когда будете там, есть ли там охота и на что?..»
Наталья Васильевна с сыновьями и Марьяной уехала в Крым, а Толстой с бабушками и Митей остались в Детском. Много хлопот, как обычно, доставляли денежные платежи. Издательства и журналы не всегда были аккуратны с выплатой гонорара, тратить же приходилось очень много: и за квартиру, и фининспектору, и на отдых детей и жены, и на свой собственный отдых… И все-таки Толстой не унывал: Госиздат ему должен уже две тысячи, да в сентябре еще должны ему начислить за 14-й том рублей 800, так что, когда они вернутся в сентябре, после отдыха, первое время он может не беспокоиться о деньгах и спокойно продолжать «Петра».
Частенько в эти дни, накануне отъезда в Уральск, Толстой вспоминал свою милую душеньку Тусю. Очень бы хотелось ему вдвоем с ней поехать в Козы, где справляли они больше десяти лет назад свадьбу, провести там день и вечером на линейке вернуться. Ну ничего, придется это сделать в будущем году. Представил себе, какими метисами вернутся они сюда, на север, и почувствовал приступ раздражения: ведь Марьянка и Фефка (пасынок. — В. П.) непременно будут воображать после юга: надо показать свой загар, а не понимают, дурачки, что первые дни по приезде необходимо страшно беречься, организм ослабевает на юге, отвыкает от самозащиты и как губка впитывает простуду, Брюсов поплатился за это жизнью, и большинство болеют по приезде на север. Заранее пошлет этим форсунам свое отцовское проклятье, если они вздумают тут без него ходить без пальто. Как они переносят там жару? Судя по газетам, у них тропики… Зато в Детском благодать, то тепло, то дождички, чудно, что-то среднее между весной и осенью, хорошая серенькая погодка, жаль только, уж третий день он не играет в теннис. А если бы и солнечная стояла погода, вряд ли пошел бы играть, настолько обленился, ничего не хочется делать, очередные страницы «Петра» сдал и ничего не делал эти дни, впал в такую лень, что целую неделю не мог сходить по делу к Разумнику. Взялся было за пьесу, но тут же отложил, она показалась невозможной для переделки.
Среди однообразных и скучных дней выдавались и такие, которые надолго оставались в памяти и служили Толстому пищей для размышлений. Как-то утром он был очень удивлен словами Мити о том, что для сына почему-то 28-й год тянулся очень медленно, а 29-й пролетел как 8 минут. Почему ему так показалось? Может, из-за Тая? Уж очень хорошо сыну с этой собакой. Ведь Тай с утра до вечера только и думает, как бы стащить с Митьки сандалии и носки. Время от времени Толстой с улыбкой наблюдал, как две бешеные тени проносятся мимо его кабинета из кухни в Митину комнату: это Митя и уцепившийся за его носок Тай. Все к этому привыкли, но за завтраком иной раз возникали разговоры, напоминавшие старые анекдоты про испорченный телефон:
— Тая нужно водить гулять, — сказал однажды Толстой.
— Конечно, — согласилась Юля, давняя домоправительница Толстых, — но для этого нужно купить ремешок.
— Какой мешок? — послышалось тете Маше. — Да, для собаки нужен именно мешок.
И она из самолюбия стала настаивать, что для собаки мешок необходим, и тут же сочинила, как у нее была собака, которую она носила гулять в мешке за спиной.
Слушая весь этот вздор, Толстой с огорчением думал, как тяжело старикам.
«Когда я буду стариком, буду только молчать, улыбаться и курить трубку… Хорошо, что с обеими бабушками помалкиваю, не задерживаюсь в столовой, а то совсем жалко их станет. Одна бродит, глядит на часы, стала меньше охать, не перед кем, дочь-то уехала. И все-таки тетя Маша молодец, взяла старую рукопись и на другой стороне что-то строчит в Фефкиной комнате, часов до двенадцати стучит и гремит на машинке, кажется, будто ездит там на тарантасе».
Так понемножку, без особых происшествий, текло его «бобыльское, сиротское житье», как сообщал он в Крым. «Митя очень мил, не шалит, гуляет, возится в саду», «с Митей мы очень дружим, он необыкновенно организованный мальчик, несмотря на мелкие шалости, полон благоразумия».
14 августа по случаю отъезда Толстого у Грековых собрались на прощальный пирог. Пришли Шишковы, Медведевы. Было, как обычно, весело и непринужденно. А на следующий день Толстой уехал в Москву, откуда вся компания охотников и рыбаков отправилась в Уральск.
28 августа он сообщал из поселка Коловертного: «…Мы плывем 8 сутки и вчера вечером остановились в первый раз в поселке, отсюда едем на 2 дня в степь на дудаков и гусей. Каждый день отплываем часов в 10–11, плывем мимо пустынных песчаных берегов, на Урале ни души, несколько раз встретили лодку бакенщика, видели пароход. Урал пустынен, как тысячи лет назад. Стреляем, гребем. К 4 выбираем стан, высаживаемся на песке, разбиваем палатку, кто идет охотиться, кто ловит рыбу, кто занимается стряпней. Обгорели, устали, но настроение прекрасное. Один из экспедиции (нас 9 чел. на 2 лодках) сжегся так сильно, что вот уже неделю болен.
