Сразу же по возвращении на свой командный пункт генерал фон Зейдлиц издал последний приказ по корпусу, адресованный двум сохранившимся еще у него дивизиям (100-я егерская дивизия и 295-я пехотная дивизия). В констатирующей части этого документа отмечалось, что приказа по армии, регламентирующего поведение на заключительной стадии боев, ждать не приходится. Командование армии запретило вступать в переговоры с противником, и точно так же оно не одобряет самоубийство. Дальнейшего раздробления фронта на мелкие боевые группы и отдельные «котлы» ни в коем случае не следует допускать, чтобы избежать последних совершенно бессмысленных жертв. Поэтому командирам полков и батальонов предоставлялось право принимать самостоятельное решение в зависимости от обстановки на месте, отстреливать последние остатки боеприпасов и прекращать сопротивление.
Этот последний приказ генерала фон Зейдлица в Сталинградском «котле» представлял собой проникнутую чувством ответственности меру, порожденную столкновением противоречивых представлений о своем долге, что причиняло ему как человеку и как офицеру тяжкие страдания. Зейдлиц оказался перед необходимостью сделать выбор между беспрекословным повиновением бессмысленному приказу Гитлера и долгом по отношению к вверенным ему солдатам. Он решил сделать то, что повелевала его совесть.
К самовольным действиям, подобно Зейдлицу, стали прибегать в те дни и другие командиры, которые, восстав против неумолимо исполняемых командованием армии приказов о сопротивлении до конца, повиновались велению более высокой власти – законов человеческой морали. Так, об организованном прекращении сопротивления своевременно позаботился генерал фон Дреббер, командовавший 297-й пехотной дивизией, так поступил командир XIV танкового корпуса генерал Шлёмер, распорядившийся об одновременной капитуляции своих частей, предотвратив тем самым никому не нужное кровопролитие и наихудшие проявления хаотического разброда [197] . В спасительной свободе решений нашли выход из этой чрезвычайной ситуации также и некоторые командиры полков, батальонов и более мелких подразделений.
На всем протяжении битвы в «котле» Зейдлиц страдал из-за того, что у него связаны руки и в решающие моменты он лишен возможности проявить инициативу, а его положение не позволяет определяющим образом влиять на ход событий. Критикуя командование армии, он осуждал его пассивность и покорность судьбе, сочетающиеся с ложным представлением о долге, что еще раз роковым образом сказалось как раз перед катастрофой. Возвращаясь к этому, он пишет: «Насколько мне помнится, по существу с момента возникновения этой чрезвычайной ситуации и вплоть до горького конца мы не чувствовали со стороны командования армии волевого, целеустремленного, строгого и четко налаженного руководства. Дело не только в том, что при подготовке к прорыву, который намечался на конец ноября, а затем в ходе операции "Зимняя гроза" командование армии не позаботилось издать соответствующие приказы, которые с помощью надлежащих слов и аргументов разъясняли бы людям крайнюю серьезность создавшейся ситуации и воодушевляли бы отдать последние силы в этой решающей схватке. Я не могу припомнить также ни одного приказа, который ясно и вразумительно убеждал бы в необходимости вести до конца явно безнадежную борьбу. В еще большей степени это относится к заключительному этапу сражения, сопровождавшемуся все большим разбродом. Здесь поистине проявилась во всем своем неприглядном виде расплывчатая, безъязыкая, двусмысленная и апатичная линия поведения армейского руководства, не находившего в себе больше ни энергии, ни мужества для самостоятельных действий» [198] .
Последствия такого недостаточно уверенного руководства, не способного разрешить дилемму то и дело возникающих конфликтных ситуаций, ощущали на себе не только солдаты фронтовых частей, чья вера в командиров и послушание приказу были в конце концов преднамеренно использованы в преступных целях. Они проявлялись и на другом уровне – в высших штабах, которые тогда, нередко перемешавшись между собой, прозябали в подвалах и погребах лабиринтов сталинградских развалин и бездеятельно ожидали близящегося конца, в то время как солдаты погибали на поверхности. Зейдлиц не устрашился запечатлеть в своих записках потрясающую картину растерянности, беспомощности, судорожных потуг и тупой апатии, охвативших генералов и остававшихся еще при них штабных офицеров. Он свидетельствует, что командование армии, несмотря на изданные им же самим приказы сражаться до последней возможности, а следовательно, и оборонять командные пункты до последнего солдата, одобряло отчаянные попытки отдельных офицеров и групп самостоятельно прорваться из окружения. К числу старших офицеров, которые незадолго перед концом решились на такую авантюру и погибли при попытке прорваться сквозь вражеские линии, принадлежали начальник оперативного отдела штаба армии полковник Эльхлепп и начальник штаба LI корпуса полковник Клаузиус, чье имя неразрывно связано с памятной запиской Зейдлица.
Зейдлиц, как и другие офицеры, считал ничем не оправданным и расценивал как предательство по отношению к фронтовикам тот факт, что двое из корпусных командиров под конец не разделили судьбу своих солдат. По приказу свыше их вывезли на самолете из «котла». Один из них – генерал танковых войск Хубе – имел задание реорганизовать снабжение армии по воздуху, которое к тому моменту уже безнадежно провалилось, тогда как другой – генерал инженерной службы Енеке – без видимой причины был эвакуирован после того, как получил легкое ранение. Между прочим, Зейдлиц сообщает о малоизвестном факте: оказывается, даже начальник штаба армии явно пытался в последний момент покинуть тонущий корабль, у штурвала которого он стоял вместе с Паулюсом на протяжении долгих роковых месяцев битвы на Волге. Какую же важную миссию в тылу мог, собственно, иметь Шмидт после того, как из «котла» до него было уже послано несколько специальных курьеров? Генерал Шмидт вместе со многими другими офицерами попал под дождь чинов и наград, излившийся в этот завершающий период катастрофы на агонизировавшую армию. Однако, будучи произведен в генерал-лейтенанты, он все-таки был вынужден закончить свою военную карьеру в плену. Дело в том, что, когда 25 января Шмидт получил приказ вылететь из «котла», с аэродрома «Сталинградский» уже поднялся последний самолет. Зейдлиц воспринял это тогда как справедливое веление судьбы [199] .
Изданный Зейдлицем приказ, предписывавший капитулировать перед советскими войсками, повлек за собой тяжелые для генерала последствия. Командование армии, обходным путем узнавшее об этом приказе, сперва рассматривало вопрос об его аресте, но в конце концов ограничилось его отстранением от командования. Остатки дивизий Зейдлица, которые стали выполнять приказ командира своего корпуса, были подчинены генералу Гейтцу, командиру VIII армейского корпуса, который вместе с некоторыми подразделениями был занесен волной отступления в южную часть «котла» и по старшинству лет мог, правда, и так претендовать на то, чтобы возглавить командование этим участком обороны. Зейдлиц не без оснований считал, что инициатором этих мер был непреклонный поборник бессмысленного сопротивления генерал Шмидт [200] .
