— Завтра, ровно в десять часов, приходи в дом 26 по Пулавской улице. Будет рассматриваться твоя кандидатура, и, если она будет одобрена, ты принесешь присягу и станешь солдатом польской армии.
— Подпольной армии? — с замиранием духа спросил он.
— Да. У нас три армии: одна в Шотландии, другая на Ближнем Востоке, третья — подпольная — здесь.
Тадек вытаращил глаза:
— Я могу прийти к девяти… или даже к восьми…
— Главное, не опоздай к десяти, — сказал я.
На прощание я протянул ему руку, и он пожал ее изо всей силы.
В церемонии присяги не было ничего таинственного, и символика ее проста и понятна. Тадек должен был, держа в левой руке небольшое распятие, поднять правую и повторять за тем, кто принимал его присягу, торжественную клятву: «Клянусь перед Господом Богом и честным крестом Сына Его верно служить Родине и Свободе. Клянусь, что пожертвую всем, что имею, буду безоговорочно исполнять приказы начальников и хранить доверенные мне тайны. Да поможет мне Господь и защитит жертва Сына Его!»
Как только Тадек произнес слова клятвы, я сказал ему, что буду его начальником, что он должен во всем мне повиноваться и что предательство карается смертью. После чего мы обнялись.
Тадек с самого начала оправдал слова матери. Бурная жизнь в самых разных компаниях и самых разных местах Варшавы приучила его быстро принимать решения, лавировать и не теряться. Кроме того, он был умен и вынослив. Поэтому из него вышел отличный связной. Первое его задание, к которому он отнесся так серьезно, будто от него зависела судьба всей Польши, заключалось в том, чтобы доставить письмо по одному адресу в предместье Новы-Сонча. В конверте лежали вырезки из немецких газет. Я предупредил его, что в этом маленьком городке все друг друга знают и новый человек сразу бросается в глаза, к тому же дом, куда его направляют, находится неподалеку от расположения немецких подразделений, преследующих местных партизан. И в завершение сказал, что добираться ему придется на свой страх и риск, поскольку разрешения на поездку по железной дороге мы не можем ему предоставить. Услышав это, он просиял, как будто его радовало все, что усложняло задачу. Тадек быстро справился с поручением и вручил мне конверт, в который был вложен положительный отзыв о его способностях, — испытание прошло успешно. Все это время я часто виделся с пани Лисовской. Она рассказывала, что сын меняется на глазах. Он стал спокойным, собранным и ходил, потешая мать, с таинственным и важным видом.
Но бесшабашность и тяга этого мальчишки к приключениям очень скоро стали доставлять неудобства. Иногда он доводил меня до бешенства. Однажды мы договорились встретиться на мосту Кербедзя, который круглосуточно патрулировался немцами. Мы должны были прийти с разных сторон. И вот, подходя, я вижу, что Тадек уже на месте, стоит, опершись на парапет, погруженный в чтение нашего «Информационного бюллетеня», а с другой стороны моста идут двое часовых.
Я тоже встал у парапета, чуть поодаль от него. Патруль прошел мимо, не обратив на паренька никакого внимания. Я исподтишка показал ему кулак и подошел поближе, чтобы хорошенько отчитать. Но Тадек подмигнул мне, приложил палец к губам и шепнул «тс-с!», указывая на солдат, которые еще не успели далеко отойти.
В другой раз он заключил пари с тремя другими ребятами-связными и, сидя в автобусе, открыто читал всю дорогу подпольные газеты. Я отругал его за то, что он всех нас подвергает опасности; раскаяние Тадека было таким искренним, что я снова его простил.
Но довольно скоро стало ясно, что работа связным уже не кажется Тадеку такой интересной. Он мечтал о приключениях поярче, однако признаться не решался, поэтому я первым завел об этом речь.
— Тебе, наверно, надоела нынешняя работа? — спросил я.
— Нет-нет, — ответил он довольно кисло. — Мне нравится.
— Но тебе бы хотелось чего-нибудь посерьезнее, порискованнее?
Он благодарно посмотрел на меня и выложил все, что думал:
— Конечно, то, что мы тут делаем, помогает борьбе с немцами, но я не вижу этого собственными глазами. Ношусь туда-сюда, а что происходит, понятия не имею. Хочется работать там, где я мог бы сам, лично, вредить немцам и видеть результаты, понимаете?
— Понятно, Тадек, — сказал я и улыбнулся. — Я постараюсь что-нибудь придумать.
Я поговорил с руководством о Тадеке. И его взяли в подпольное военное училище. Туда принимали юношей и девушек, желавших участвовать в военных акциях. Учили их тактике уличных боев, саботажу, диверсионным операциям, обращению с оружием и взрывчаткой, приемам психологического давления, воздействия на массовое сознание и методам ослабления морального духа оккупантов.
После примерно пятимесячного подготовительного периода самые способные направлялись на стажировку в партизанских отрядах — в горах, в лесах, на болотах. Из этих училищ выходило множество подпольщиков-специалистов, без которых нам было не обойтись.
Поначалу ни сам ученик, ни его родители не знали об истинной цели обучения. По официальной версии тайные классы, где занимались и вполне классическими предметами, существовали для того, чтобы отвратить молодежь от нацистской кампании по оглуплению. Нам не хотелось выказывать кому-либо недоверие, но иногда другого выхода не было, и немало учеников приходилось довольно скоро исключать.
В принципе такого парня, как Тадек, ни за что не взяли бы в училище, где были очень высоки требования к моральным и физическим качествам претендентов. Помогло мое заступничество и его собственные заслуги как связного.
Одновременно он вступил в организацию, которая называлась «Волчата» и идеально подходила к его характеру. Это было объединение молодежи под руководством «экспертов», ставившая своей задачей всячески дразнить, бесить и изводить немцев.
В основном именно ее члены писали несмывающимися красками «Отомстим за Освенцим», «Гитлер капут», «СС — бешеные псы» на стенах варшавских домов, трамваях, принадлежащих немцам автомобилях, захваченных ими особняках и даже прилепляли такие надписи им на спины. У немецких машин постоянно прокалывались шины, потому что «волчата» усыпали дороги битым стеклом, резаной колючей проволокой и килограммами гвоздей.
Еще они развешивали повсюду карикатуры со смешными подписями, над которыми потешался весь город. Свора неутомимых чертенят много сделала для того, чтобы оккупантов окружало всеобщее презрение, а дух сопротивления не угасал. Когда осенью сорок второго года власти Генерал-губернаторства реквизировали у поляков все меховые и шерстяные вещи для отправки на Восточный фронт, «волчата» нарисовали на эту тему целую серию блестящих карикатур. Например, стоит унылый худющий немец, закутанный в женское горностаевое манто и с муфтой из чернобурки. А внизу подпись: «Наконец согрелся — теперь умирать за фюрера будет одно удовольствие».
