«Я обвиняю первый военный суд в том, что он нарушил закон, вынося обвинение на основании не представленного суду документа. Я обвиняю второй военный суд в том, что он, подчиняясь дисциплине, покрыл это беззаконие и совершил, в свою очередь, юридическое преступление, оправдывая заведомо виновного.
Выступая с этими обвинениями, я не забываю статью 30 и 31 Закона о печати, изданного 29 июля 1881 года, который наказует…
Я не знаком с людьми, которых я обвиняю, я даже никогда их не видел, у меня нет против них ни злопамятства, ни личной ненависти. Они являются для меня олицетворением социального зла. Я совершаю сейчас революционный акт, направленный к тому, чтобы приблизить торжество правды и справедливости.
Нельзя допускать, чтобы нагло попирались права человека! Всю страсть моей души я отдаю борьбе за торжество справедливости и пламенно верю, что правда восторжествует. Пусть осмелятся вызвать меня в суд, и пусть следствие ведется при открытых дверях!
Я жду».
По совету Клемансо письму дали название «Я обвиняю».
Только позднее стали известны некоторые подробности, которые по-иному расставляли действующих лиц в этой преступной игре. Так, оказалось, что Золя преувеличивал роль дю Пати де Клама. Вдохновителем дела Дрейфуса на всех его этапах был полковник Анри. По-иному предстала на процессе фигура генерала Буадефра. Но имело ли это какое-либо значение? Золя осуждал не отдельных лиц, а порядки, царившие в военном министерстве и генеральном штабе, он осуждал политические власти республики, которые оставляли безнаказанными заведомых лжецов и фальсификаторов, осуждал коррупцию в среде высшего офицерства, осуждал парламентскую систему Франции и в конечном счете наносил удар по всем установлениям Третьей буржуазной республики.
«Я обвиняю» взбудоражило весь мир, а Францию поставило на грань гражданской войны.
Не будем еще раз перечислять причины, которые побудили Золя сделать этот мужественный и решительный шаг. У него были тысячи оснований его сделать. Но вспомним еще раз, что этот поступок совершил пожилой человек, знаменитый писатель, находившийся в зените славы, не нуждавшийся больше в деньгах, владелец уютной дачи в Медане и роскошной квартиры в Париже, человек, привыкший к тишине и покою, озабоченный судьбой близких — Александрины, Жанны, детей. Он мог предоставить другим возглавить борьбу за пересмотр дела Дрейфуса и оставаться в тени, среди пассивно сочувствующих. Но он поступил по-иному. Вольтер жил в Ферне, на границе Швейцарии, куда мог в любую минуту бежать в случае опасности. Виктор Гюго громил Наполеона, обеспечив себе свободу и независимость за пределами Франции. Золя жил в Париже и подвергался не только риску судебного преследования, но и мести фанатичной толпы. Все могло случиться в эти трудные, напряженные дни, и, может быть, и случилось, если верить версии, утверждающей, что в смерти Золя повинны антидрейфусары[23].
20 января 1898 года, через неделю после опубликования в «Орор» «Я обвиняю», Золя было предъявлено обвинительное заключение. Первое заседание суда состоялось 7 февраля. По тактическим соображениям Золя обвиняли только в том, что он «оклеветал» военный суд, оправдавший Эстергази. Организаторы процесса надеялись без особого шума вести неприятное для них дело. Но вышло по-другому. Опрос свидетелей свел на нет усилия председателя суда и режиссеров процесса. И все же Золя признали виновным, приговорили к году тюрьмы и денежному штрафу в размере трех тысяч франков. Золя мало выступал на процессе и первые дни изрядно нервничал, и вообще не строил из себя героя, держался просто, а иногда по-интеллигентски наивно и нерасчетливо. Ему приходилось признаваться, что он не привык к публичным выступлениям и что смущен присутствием в зале публики. Иногда он, не очень к месту, ссылался на свои литературные заслуги, злоупотреблял слишком громкими и патетическими словами. И вместе с тем нельзя было не заметить его внутреннего спокойствия и уверенности, а порою он бросал своим судьям реплики весьма резкие и остроумные. Он не боялся ни тюрьмы, ни толпы.
После приговора Золя по совету друзей и адвокатов подал жалобу в кассационный суд. Приговор был отменен. Но разве могли успокоиться военные власти? Они получили здоровенную оплеуху и, борясь за свой престиж, решили начать все сначала. На Золя была подана новая жалоба со стороны группы офицеров военного суда, который судил Эстергази. Новый суд над Золя был назначен на 18 июля. Присяжные поверенные суда в Версале подтвердили первоначальный приговор. Снова совещание друзей: Шарпантье, братья Клемансо, адвокат Лабори, гравер Демулен. Все единодушно решают, что Золя нужно уехать, немедленно покинуть Францию. Их доводы столь серьезны, что Золя нехотя соглашается. Не заходя домой (совещались у Шарпантье), Золя почти без всякого багажа отправляется в Кале, а оттуда в Англию.
Для Золя это было второе путешествие в Англию. В конце сентября 1893 года он был приглашен на конгресс прессы как представитель и глава Общества французских литераторов. Его сопровождала Александрина. Английские романисты и переводчик произведений Золя Визетелли устроили им теплую встречу. Золя помнит, как они высадились у отеля «Савой» на берегу Темзы, как принимали первые поздравления, как вскоре его окружили журналисты и ему пришлось просить их не слишком злоупотреблять его именем. Затем начались торжественные приемы и обеды: у лорда-мэра, в Ковент-Гарден, в Хрустальном дворце, у частных лиц. Свободного времени почти не оставалось, но он все же успел осмотреть достопримечательности города: знаменитый Британский музей, в котором особое его внимание привлекла редчайшая в мире библиотека, Вестминстерское аббатство, Оксфорд… Хорошие это были дни, и в Париж Золя возвращался восторженный и ликующий.
Сейчас он стоял на борту корабля и поеживался от свежего морского воздуха. В спешке было забыто даже пальто. Позади оставалась Франция, оставались близкие ему люди, с которыми он не успел как следует попрощаться, оставались друзья, оставалось «дело» — дело, не доведенное до конца. Ныне он совершал путешествие в одиночестве, не ведая, что его ждет впереди.
Золя прожил в Англии около года. Самым трудным, пожалуй, был первый месяц. Мучило сомнение: правильно ли он поступил, последовав совету друзей? Не истолкуют ли его отъезд как малодушие? Правда, он знал, что его возвращение во Францию было бы на руку врагам: «Судьи решили отныне пуститься во все тяжкие и наверняка ждут не дождутся нашего появления в Версале, чтобы придушить нас». И все же! Что думают на этот счет друзья и единомышленники? Решение, принятое в Париже, было еще раз обсуждено в Лондоне. На совет собрались приехавшие вслед за ним Демулен и Бернар Лазар. В беседе принял участие и главный его покровитель в Англии — переводчик Визетелли. Золя успокоили, но вот прошло еще два месяца, и он пишет историку и дрейфусару Рейнаху, что готов вернуться и «отсиживать свой год в тюрьме». Принесет ли, однако, это пользу, «не будем ли мы освистаны, осыпаны бранью и осуждены?». Октав Мирбо, например, советует ему возвратиться и демонстративно сесть за решетку. Золя отвечает: «Было бы превосходно, если бы я мог коротать время в тюрьме, но не думаю, чтобы это было возможно. Не затем я уехал, чтобы вернуться таким образом. Наше поведение в этом случае не было бы ни последовательным, ни достойным. Я предпочитаю неопределенно долгое изгнание чудовищному риску нового процесса» (19/III 1898 г.).
