– А сейчас мы составим акт о том, что гражданка такая-то незаконно занимается самогоноварением. Как ваша фамилия?
– Ой, не трэба пысаты! Липше выпыйтэ и закусытэ, чим бог пислав, – быстро-быстро затараторила перепуганная баба и бухнула на стол бутылку первача, следом явилось сало и соленые помидоры.
Ефим укоризненно покачал головой и некоторое время помолчал, борясь с одолевающим его смехом...
– Вы в военное время, да еще в прифронтовой полосе, спаиваете наших красноармейцев. Значит, вы помогаете кому? Врагу. А как такое дело называется и что за него бывает, вам известно?
Самогонщица жалобно всхлипнула:
– Ой, лышенько мэни! – да так и остолбенела посреди хаты с разинутым ртом и выпученными глазками.
А «начальник», тщетно пытаясь выковырять загрубелыми, неловкими пальцами огрызок карандаша, который едва выглядывал из кожаного кармашка планшетки, сердито приказал:
– Адъютант! Аппарат уничтожить, самогон вылить!
– Есть! – И Жора с готовностью ринулся выполнять приказание: вынес чугунный котел во двор и опрокинул, змеевик изломал на куски и выбросил, самогон изо всех бутылок повыливал в снег, а шестилитрового «гусака» припрятал между стеной сарая и поленницей. Через несколько минут расторопный «адъютант» вновь занял свое место у дверей и доложил:
– Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено!
– Плохо выполнено, товарищ боец, – подытожил «лейтенант» и строго обернулся к хозяйке, которая с отрешенным видом взирала на разорение подпольной винокурни. – А где у вас хранится заготовленная барда?
– Та у синях.
– Выбросить эту отраву! И можете быть свободны, – распорядился Ефим.
Жора, пыхтя, выволок дежку со свекольной бурдой к порогу и опрокинул ее прямо из сеней на улицу, а затем, проскользнув к замаскированной бутыли, быстро сунул ее в вещмешок и огородами удалился восвояси.
Объединенный вечер трех несчастливых экипажей (с небольшим опозданием в нашу хату ввалились ребята с «Генерала Гранта», тоже застрявшего в селе из-за какой-то неисправности, и с тридцатьчетверки) удался на славу. Рассказ нашего «провиантмейстера» то и дело прерывался громким и дружным хохотом. Но смешнее всего стало тогда, когда в разгар веселья заявилась в хату пойманная тетка и, отозвав нашу хозяйку в уголок, начала громко жаловаться на «дуже сердитого мордастого» начальника, который велел «зныщиты» (уничтожить) все самогонное хозяйство и «загубыв усю горилку». А «начальник», чтобы его не опознали, сперва спрятал раскрасневшееся лицо чуть ли не в самую миску с горячей картошкой, а затем, улучив удобный момент для ретирады, бочком выскользнул под прикрытием водителя с Т-34 в темные сени, где мы по очереди мололи зерно на «жорнах» (жерновках), так как своего хлеба нам не хватило и хозяйке нужно было срочно печь лепешки.
2 апреля
Продолжаем возиться с машиной, но она не заводится. Помпотеху удалось связаться с тылами полка, он узнал, что скоро к нам должна прийти ПЗС для подзарядки аккумуляторов.
3 апреля
Пошел дождь и вдруг стал замерзать на лету. Ничего подобного я никогда не видел еще. Ветви деревьев и кустов как в хрустале и позванивают мелодично даже при легком прикосновении. Сверкает, переливаясь, все: и стволы деревьев, и столбы, и плетни, и броня. Изумительная, сказочная картина! Потом как-то сразу запасмурнело, повалил густой снег.
Кисну. Голоса давно нет. Объясняюсь шепотом. Настроение мрачное. Николай нервничает, даже слишком. Это злит меня: как будто остальные, кроме него, радуются вынужденному «загару». А полк наш с каждым днем все ближе к границе Румынии...
Нас, по нашей просьбе, расселили с помощью сильрады по разным хатам, чтобы не обременять постоем гостеприимных хозяев. Мы с командиром остались на прежнем месте, у стариков Бабий. Дид Андрий и титка Ганна – хорошие люди. При них две дочери: Галя – учительница начальной школы и глазастая Маринка – нескладный, голенастый подросток. Третья, старшая их дочь, Валентина, еще до войны вышла замуж за лейтенанта и жила в военном городке недалеко от польской границы. Каким-то чудом она с маленькой дочуркой успела эвакуироваться под обстрелом и теперь находится где-то в Средней Азии. Старики показали нам ее письмо, которое получили за день до прихода немцев в Багву.
У титки Ганны строгое худое лицо, малоподвижное, как это обычно бывает у людей, страдающих глухотой, и зоркие, внимательные глаза. Она энергична и стройна, несмотря на почтенный возраст, и вечно занята делом.
Дид Андрий, бывший когда-то бравым черноморским военным моряком, добродушно-лукав и, должно быть, ленив, очень любит «потравить». Он явно побаивается жены и всегда, прежде чем отпустить «соленое» моряцкое словцо, предварительно убеждается, нет ли жинки в хате, и на всякий случай понижает голос. Особенно осторожен дед стал после того, как его Ганна, возившаяся возле печи, оглянулась на наш гомерический хохот и, прочитав по движению дедовых губ что-то предосудительное, тотчас пустила в ход скалку.
Однако, невзирая на суровый нрав, тетя Ганя – добрейший человек. Она сразу же взяла нас с командиром в работу. Мы вымылись в горячей печи (так давным-давно, в детстве, мне приходилось иногда мыться в деревне зимой). Потом долго-долго вываривала наше белье в щелоке, уничтожая надоевших до чертиков паразитов – неизбежных спутников солдата на войне. На следующий день она всерьез занялась моим горлом, которое с конца января не может издавать никаких звуков, кроме кашля, шипения и хрипа. Для лечения требовалась кружка молока, но раздобыть ее было делом отнюдь не легким: во всем селе на пятьсот дворов после хозяйничанья фашистов почти не осталось коров, а на всех уцелевших, кроме двух или трех, пахали и боронили землю, так как начался весенний сев, запрягали коровенок и в повозки. Молоко у несчастных животных начинало доиться с кровью, а то и вовсе пропадало. Хорошее же молоко распределялось в строгой очередности между малыми детьми. Как удалось нашей хозяйке вклиниться в ту очередь – мы не имеем понятия.
Но вот драгоценная жидкость в маленьком глечике поставлена в печь, и титка Ганна колдует над снадобьем из горячего молока, растопленного лоя (внутреннего свиного сала) и еще из чего-то. Предварительно заставив меня до изнеможения надышаться горячим картофельным паром, домашний лекарь подносит мне стакан отвратительнейшего на вкус питья. После троекратного повторения этой процедуры голос постепенно у меня «прорезался», а кашель пропал. Слава добрым докторам!
9 апреля
По всему селу, в нашей хате тоже, царит большое оживление. Дид Андрий, и титка Ганна, и Галина со своей неразлучной подругой радостно обсуждают колхозные дела. Начинается сев! Дед обувает высокие сапоги, привязывает к решету старый рушник и долго подгоняет перевязь так, чтобы удобно было захватывать и разбрасывать семена. «Эх, невжэ ж у нас у колгоспи так сиялы до вийны? – вздыхает он. – Ну да ладно. Война себе войной, а хлеб на земле расти должен. На то и человек к ней приставлен».
