Громом среди ясного неба прозвучал только один голос: министра обороны и члена Политбюро, маршала Пэн Дэхуая. Через три с половиной месяца после 7-го пленума, 14 июля 1959 года, отважный Пэн направил личное письмо Председателю с критикой «большого скачка». В письме дезавуировался лозунг «политика — командная сила» и осуждались возобладавшие в партии «мелкобуржуазный фанатизм», «левацкий уклон» и «левые тенденции субъективизма»12. Маршал действовал в одиночку: позже он скажет, что ни к кому из высшего руководства — ни к Лю Шаоци, ни к Чжоу Эньлаю, ни к Чэнь Юню, ни к Чжу Дэ, ни к Линь Бяо, ни к Дэн Сяопину — не обращался за поддержкой потому, что ни у кого из них не хватало мужества осудить порочный курс в открытую13.
Да, Дэн по-прежнему оставался бюрократом и в такие игры, как прямое выступление против Председателя, не играл. Но если бы вдруг и изменил своим правилам, то оказать помощь Пэн Дэхуаю все равно бы не смог. В то время когда бравый маршал сочинял свое послание, Дэн по воле случая оказался не у дел. В самом начале июля, играя на бильярде в одном из элитных клубов недалеко от Чжуннаньхая, он подскользнулся, упал на каменный пол, сломав правую бедренную кость, и попал в госпиталь. («Это было заслуженное наказание разложенцу Дэн Сяопину», — напишут несколько лет спустя хунвэйбины, не любившие ни Дэна, ни западную игру бильярд14.) Боль была адская, ему тут же сделали операцию, а потом оставили в госпитале не меньше чем на три месяца. Судя по намекам его лечащего врача (личного доктора Мао Цзэдуна), Дэн мог тогда, помимо бедра, думать только о молоденькой медсестре, ухаживавшей за ним, в результате чего девушка забеременела, ее сняли с работы и заставили сделать аборт15. Слова доктора, правда, вызывают сомнение: до тех пор, пока Дэн ходил на двух ногах, он, как мы помним, не бегал по девочкам. Но кто знает, может быть, перелом бедра так на него подействовал, что он пересмотрел свое пуританское отношение к женскому полу?
Находясь в госпитале, Дэн пропустил расширенное заседание Политбюро и новый пленум ЦК, проходившие в июле-августе в курортном местечке Лушань (провинция Цзянси), на которых Мао яростно атаковал Пэн Дэхуая. Председатель расценил письмо маршала «как программу правого оппортунизма», которая якобы осуществлялась «целеустремленно, по плану и в организованном порядке». После пленума Пэна вывели из состава Политбюро и сняли с поста министра обороны. (Новым министром Мао назначил Линь Бяо.) Вычистили и тех, кто выступил в его поддержку: первого секретаря хунаньского комитета партии Чжоу Сяочжоу, первого заместителя министра иностранных дел Ло Фу, начальника Генерального штаба НОАК Хуан Кэчэна и одного из секретарей Председателя Ли Жуя16.
Что же касается Дэна, то он осудил Пэн Дэхуая и его «подельников» с больничной койки. Ничего иного Мао и не мог от него ожидать: в последнее время он был им, как мы видели, очень доволен. В конце сентября при реорганизации Военного совета ЦК Мао ввел его в состав Постоянного комитета этого высшего органа управления вооруженными силами17, после чего Дэн в статье, посвященной 10-й годовщине КНР, обрушился на «небольшое число правых оппортунистов», которые «не видят великих успехов движения большого скачка и движения за создание народных коммун, начавшихся в
1958 году, всячески преувеличивают некоторые уже преодоленные недостатки в массовых движениях для того, чтобы отрицать генеральную линию партии в строительстве социализма»18. Эта статья появилась почти одновременно в главных печатных органах Компартии Советского Союза и Компартии Китая — газетах «Правда» и «Жэньминь жибао».
Тогда же, в конце сентября — начале октября, Дэн начал возвращаться и к практической работе, правда, весьма ограниченной. Врачи рекомендовали ему пока не перенапрягаться (работать не более четырех часов в день), поэтому до конца
1959 года он лишь изредка посещал официальные мероприятия. Большую же часть времени оставался дома: играл в карты (ему очень нравился бридж, которому его научил в 1952 году один сычуаньский приятель), посещал вместе с семьей чжуннаньхайский кинотеатр и в сопровождении Чжо Линь и телохранителя Чжан Баочжуна много гулял, тренируя ногу. Во время прогулок он обычно угрюмо молчал и, опираясь на трость, шаг за шагом мерил дорожки. Чжо Линь и Чжан Баочжун замечали, что он все время о чем-то напряженно думал19.
О чем? Мы не знаем, но можем догадываться. Ведь в отличие от 1958 года, бывшего идеальным с точки зрения погодных условий, 1959-й в силу стихийных бедствий выдался неурожайным, и «народным коммунарам» ценой невероятных усилий удалось собрать только 170 миллионов тонн зерновых, на 15 процентов меньше, чем в 1958-м. Однако именно в том году сельхозналог был увеличен на 18,6 миллиона тонн! В итоге голод превратился в массовое явление, приняв масштабы национального бедствия. Страна оказалась на грани гуманитарной катастрофы, «большой скачок» провалился.
Именно это наряду со смелым выступлением Пэн Дэхуая заставляло Дэна вновь и вновь обдумывать ситуацию. Разве к такому «светлому будущему» он стремился? Нет, теоретические и практические установки Мао Цзэдуна явно не соответствовали тому марксизму, который генсек изучал в Москве. Ведь как ни крути, а Маркс утверждал, что «бытие определяет сознание», а Мао демонстративно ставил на первое место идеологию и политику[63].
Продолжали ухудшаться и советско-китайские отношения, и это тоже не могло не волновать Дэна. В полемике с руководством КПСС огромную роль также играл личностный фактор, однако здесь Дэн был уверен: вина лежала на Хрущеве. Как говорится, «в чужом глазу соломинку видим, в своем — бревна не замечаем». Высокомерное поведение Мао льстило национальному сознанию Дэна, в то время как напористое поведение Хрущева вызывало обиду и негодование. И это можно понять: слишком долго иностранцы угнетали китайцев, так что в результате национальное чувство последних обострилось до крайности. А слабый, по их представлению, Хрущев являлся удобной мишенью для возмещения всех унижений. Но в какой-то момент «коса нашла на камень», и Хрущев вдруг осознал, что Мао его просто не уважает. И ему тоже стало обидно. Особенно его унизили бассейные переговоры, которые и в самом деле были не «политкорректны». Словом, поведение Мао вызвало наконец ответную реакцию.
Тридцатого октября 1958 года на Президиуме ЦК КПСС Хрущев настоял на том, чтобы «несколько, не резко, подсократить» торговлю с КНР20, а 1 декабря во время эмоционального восьмичасового разговора в Кремле с американским сенатором Губертом Хамфри дал понять, что осуждает внутреннюю политику китайского руководства. Об этом сразу же по своим каналам узнал Мао, который никак не ожидал от «дурака» Хрущева[64] такого гамбита21. А Никита Сергеевич на этом не успокоился. В январе 1959-го в докладе XXI съезду КПСС он подверг критике «уравнительный коммунизм», сравнив его с «военным» (позже он говорил, что сделал это «попутно», но на самом деле посвятил этому целый раздел, причем теоретический22). И несмотря на то что он говорил в общем плане и конкретно Китай не осуждал, Чжоу, Кан Шэн и другие члены делегации китайской компартии, присутствовавшие на съезде, всё поняли, почувствовав себя оскорбленными. А Хрущев только этого и добивался. Он вспоминал: «Когда они услышали мои слова и прочли текст доклада, им уже не надо было дополнительно разъяснять, что мы относимся отрицательно к „большому скачку“. Это обстоятельство тоже, видимо, не послужило им поощрением (так в тексте. — А. П.) для углубления наших дружеских отношений, а наоборот — охладило их»23.
