Вангенхайм вернулся в Константинополь в начале октября. Я был потрясен происшедшей в нем переменой. В своем дневнике я записал, что он мне напомнил Вотана. Его лицо непрерывно подергивалось, правый глаз был закрыт черной повязкой, он казался нервным и угнетенным. Он сказал, что ему совсем не удалось отдохнуть, большую часть отпуска он провел в Берлине, занимаясь делами. Спустя несколько дней я встретил его на улице. Он сказал, что направляется в американское посольство, и мы вместе вернулись. Незадолго до этого Талаат сказал мне, что намерен депортировать всех армян, еще оставшихся в Турции, и это утверждение заставило меня обратиться с последней просьбой к единственному человеку в Константинополе, который обладал достаточным влиянием, чтобы остановить совершающиеся преступления. Я проводил Вангенхайма на второй этаж посольства, где мы остались одни и были уверены, что нам никто не помешает. Там мы больше часа сидели за столом и в последний раз обсуждали этот вопрос.
– У меня есть информация из Берлина, – сказал он. – Ваш госсекретарь утверждает, что после вступления Болгарии в войну на нашей стороне убито еще больше армян.
– Я ничего подобного не сообщал, – ответил я, – хотя, конечно, не стану отрицать, что передал в Вашингтон очень много информации по армянскому вопросу. Я направлял в Госдепартамент каждый отчет, попавший мне в руки. Теперь они хранятся там, и я уверен: что бы ни случилось со мной, американцы будут располагать полной картиной случившегося, и им не нужен будет мой устный рассказ, чтобы сформировать собственное мнение. Но ваше последнее утверждение не вполне точно. Я только проинформировал госсекретаря, что влияние, которое могла оказать Болгария, чтобы прекратить убийства, потеряно, поскольку она стала союзницей Турции.
Мы снова вернулись к вопросу о депортациях.
– Германия не несет за это ответственности, – сказал Вангенхайм.
– Вы можете это утверждать сколько угодно, все равно никто не поверит. Мир всегда будет считать Германию ответственной за эти преступления. Вину за них унаследуют ваши потомки. Я знаю, что вы заявили письменный протест. Ну и что? Вы знаете не хуже меня, что такой протест бесполезен. Я же не утверждаю, что Германия ответственна за массовые убийства, потому что подстрекает к ним. Она ответственна в том смысле, что, имея достаточно влияния, чтобы их прекратить, не желает этим воспользоваться. Причем ответственность возлагает на вас не только Америка и ваши враги. Однажды сам немецкий народ призовет к ответу свое правительство. Вы же христиане, и наступит время, когда немцы поймут: вы позволили мусульманам уничтожить другую христианскую нацию. Глупо протестовать против того, что эта информация доходит до Государственного департамента. Неужели вы считаете, что столь ужасные зверства можно сохранить в тайне от всего мира? Не стоит занимать позицию страуса, прячущего голову в песок. Не думайте, что, игнорируя чужую жестокость, вы заставите делать то же весь мир. Преступления такой жестокости и масштаба нельзя утаить. Неужели вы считаете, что, узнав о подобном, я не сообщу об этом своему правительству? Кстати, информацию об армянах сообщают мне не только американские миссионеры, но и немецкие.
– Все, что вы говорите, может быть, и правда, – задумчиво проговорил немецкий посол, – но суть в том, что перед нами стоит грандиозная задача: мы должны выиграть войну. Турция разделалась со своими внешними врагами, она сделала это в Дарданеллах и Галлиполи. Теперь она старается решить свои внутренние проблемы. Они все еще опасаются, что им может быть навязан режим капитуляции. Они хотят, прежде чем окажутся ограниченными в своих действиях, урегулировать свои внутренние дела так, чтобы остался минимум шансов вмешательства со стороны иностранцев. Талаат сказал мне, что они постараются завершить все до объявления мира. Они не хотят допустить в будущем, чтобы русские могли вмешаться в дела армян, ведь в России много армян, которые обеспокоены положением своих собратьев по религии в Турции. Гирс все время занимался этим, и турки не намерены позволить послу России или любой другой страны делать это впредь. Армяне – люди очень разные. Вы сталкиваетесь в Константинополе с представителями образованных классов, и ваше впечатление о всех представителях нации складывается по этим людям. Но далеко не все армяне такие. И тем не менее я признаю, что обращаются с ними ужасно. Я послал своего человека, чтобы тот провел расследование, и он сообщил, что самые тяжкие преступления совершают все же не чиновники, а бандиты.
Затем Вангенхайм снова предложил, чтобы часть армян была вывезена в Соединенные Штаты, а я уже в который раз объяснил, почему это невозможно.
– Давайте ненадолго отвлечемся от высоких материй, – сказал я, – забудем о военных нуждах, государственной политике и тому подобных вещах и посмотрим на проблему просто как люди. Помните, что основное число людей, подвергающихся столь жестокому обращению, – это старики, женщины и беспомощные дети. Почему вы, не государственный деятель, а обычный человек, не можете позаботиться о том, чтобы этим людям позволили жить?
– При существующем положении дел в Турции я не буду вмешиваться, – сказал Вангенхайм.
Я понял, что вести дальнейшие разговоры бессмысленно. Он был человеком, лишенным симпатии к людям и сострадания, и я с негодованием отвернулся. Вангенхайм встал и собрался уходить. Неожиданно он судорожно вздохнул, и ноги под ним подогнулись. Я вскочил и успел поддержать его – не дав упасть. В течение минуты он казался совершенно ошеломленным и смотрел на меня, словно не понимая, что происходит. Потом он сделал усилие и выпрямился. Я крепко взял посла под руку, помог спуститься по лестнице и посадил в машину. К этому времени он, как мне показалось, совершенно оправился от внезапного приступа дурноты, после чего добрался благополучно домой. Через два дня, за ужином, с Вангенхаймом случился апоплексический удар. Его перенесли наверх в постель, но он так больше и не пришел в себя. 24 октября меня официально уведомили о том, что немецкий посол скончался. Так что в последний раз я видел Вангенхайма в американском посольстве. Он сидел в моем кабинете, наотрез отказываясь использовать свое влияние для того, чтобы остановить истребление народа. Он был единственным человеком, а его правительство – единственным правительством, которое могло остановить эти преступления, но, как Вангенхайм мне много раз говорил, их главной целью была победа в войне.
Через несколько дней после произошедшего турецкие власти и дипломатические круги простились с посломВангенхай– мом – совершенным воплощением прусской политической системы. Прощание состоялось в саду немецкого посольства в Пера. Было море цветов. Все присутствующие, кроме семьи, послов и представителей султана во время простой, но впечатляющей церемонии, стояли. Затем траурная процессия двинулась. Впереди шли немецкие моряки, которые несли на плечах гроб с телом покойного, за ними – моряки с цветами, а уж потом – все члены дипломатического корпуса и представители турецкого правительства.
