Мы должны иметь в виду и исторические обстоятельства. В начальный период войны главной задачей ФБР было предотвращение утечки информации по атомному оружию к немцам. Мое предположение сводится к тому, что первоначально в 1942–1943 годах ФБР активно разрабатывало выходы на «немецкие» связи и контакты ученых, приступивших к работе в лабораториях Лос-Аламоса. Просоветские симпатии учитывались и фиксировались, однако они приобрели существенное значение лишь на финишной стадии в начале 1945 года. Насколько мне известно, директива об усиленном выявлении связей с прокоммунистическими кругами начала проводиться в жизнь администрацией проекта лишь в конце 1944 года, после того, как ФБР зафиксировало наш большой интерес к лаборатории по изучению радиации в Беркли.
Хотя нам удалось проникнуть в окружение Оппенгеймера, Ферми и Сциларда через Фукса, Понтекорво и других, мы никогда не прекращали своих усилий, чтобы получать материалы из лаборатории в Беркли, так как ее разработки были тесно связаны с исследованиями в Лос-Аламосе. ФБР зафиксировало наш интерес к этой лаборатории, но оно переоценило его и сосредоточилось на противодействии нашей работе. Между тем это направление играло подчиненную роль.
Чрезвычайно ценную информацию по атомной бомбе мы получали на последней стадии работ, накануне первого экспериментального взрыва и производства первых бомб. В период, когда американская контрразведка значительно усилила свою работу, мы прервали всякие контакты с внедренными в проект агентами. В результате никто из сотрудничавших с нами людей не был задержан американской контрразведкой с поличным и непосредственно в момент передачи нам информации.
В заключение хочу сказать: советская разведка выступила инициатором развертывания широкомасштабных работ по созданию атомного оружия в СССР и оказала существенную помощь нашим ученым в этом деле. Однако атомное оружие было создано колоссальными усилиями наших ведущих ученых-атомщиков и работников промышленности.
Принято считать, что «холодная война» началась с известной речи Уинстона Черчилля в Фултоне 6 марта 1946 года, когда он впервые упомянул о существовании «железного занавеса». Однако для нас конфронтация с западными союзниками началась сразу же, как только Красная Армия вступила на территорию стран Восточной Европы. Конфликт интересов был налицо. Принцип проведения многопартийных выборов на освобожденных землях и формирование коалиционных правительств (с фактической ориентацией на Запад), как предложил в Ялте президент Рузвельт, мог быть приемлем для нас лишь на переходный период после поражения гитлеровской Германии. Я помню замечания, сделанные министром иностранных дел Молотовым и Берией: коалиционные правительства в Восточной Европе долго не протянут. Позже, в 1947 году, на заседаниях Комитета информации, возглавлявшегося Молотовым, эти слова приобрели новый смысл. Замечу, что с 1947 по 1951 год комитет являлся главным разведорганом, куда стекалась почти вся информация из-за рубежа по военным и политическим вопросам.
Ялтинское соглашение, где официально был зафиксирован послевоенный раздел мира между США, Англией, СССР, было обусловлено, как ни парадоксально, Пактом Молотова-Риббентропа. В этом договоре 1939 года, как теперь говорят, не было высоконравственных принципов, но он впервые признавал СССР великой державой мира. После Ялты Россия стала одним из центров мировой политики, от которого зависели будущее всего человечества и судьбы мира.
В наши дни многие аналитики указывают на близость Сталина и Гитлера в их подходе к разделу мира. Сталина ожесточенно критикуют за то, что он предал принципы и нормы человеческой морали, подписав пакт с Гитлером. При этом, однако, упускают из вида, что он подписал и тайное соглашение с Рузвельтом и Черчиллем о разделе Европы (Ялта), а позднее с президентом Трумэном (Потсдам).
Идеологические принципы далеко не всегда имеют решающее значение для тайных сделок между сверхдержавами: такова одна из реальностей нашей жизни. В декабре 1941 года в кабинете у Берии я встретил нашего посла в США Уманского, только что вернувшегося из Вашингтона после нападения японцев на Пёрл-Харбор. Он рассказал мне, что Гарри Гопкинс, близкий друг Рузвельта и его личный посланник по особо важным делам, от имени президента поставил перед нами вопрос о роспуске Коминтерна и о примирении с русской православной церковью. По его словам, это необходимо, чтобы снять препятствия со стороны оппозиции в оказании помощи по ленд-лизу и обеспечить политическое сотрудничество с США в годы войны. Эти неофициальные рекомендации были приняты Сталиным еще в 1943 году и создали дополнительные благоприятные предпосылки для встречи в Тегеране, а затем в Ялте. Это показало американцам, что со Сталиным можно договориться по самым деликатным вопросам с учетом его интересов.
Кстати говоря, и мы, и американцы упорно не публикуем все записи бесед Гопкинса с советскими руководителями. Причина проста — доверительные обсуждения щекотливых вопросов опровергают многие стереотипные представления и свидетельствуют о том, что сговор Запада со Сталиным о разделе сфер влияния в мире после войны был вполне реален. Руководители западных стран мирились с коммунистическим присутствием в мировой политике, и, более того, они не считали коммунистический режим препятствием в достижении договоренности по вопросам послевоенного устройства мира.
В конце 1944 года, готовясь к Ялтинской конференции, открывшейся, как известно, в феврале 1945-го, мы провели совещание руководителей НКВД-НКГБ, Наркомата обороны и ВМФ, на котором председательствовал Молотов. Целью этого совещания было выяснить, может ли Германия продолжать войну, и проанализировать информацию о возможных сферах соглашений с нашими союзниками Америкой и Англией по послевоенному устройству мира. О точной дате открытия конференции нам не сообщили: Молотов просто сказал, что она состоится в Крыму не позже чем через два месяца.
После этого совещания Берия назначил меня руководителем специальной группы по подготовке и проверке материалов к Ялтинской конференции. Я должен был регулярно информировать Молотова и Сталина. Сам Берия поехал в Ялту, но участия в конференции не принимал. Проводя подготовку к встрече в Крыму, мы собирали данные о руководителях союзных держав, составляли их психологические портреты, чтобы наша делегация знала, с чем она может столкнуться во время переговоров. Нам было известно, что ни у американцев, ни у англичан нет четкой политики в отношении послевоенного будущего стран Восточной Европы. У союзников не существовало ни согласованности в этом вопросе, ни специальной программы. Все, чего они хотели, — это вернуть к власти в Польше и Чехословакии правительства, находившиеся в изгнании в Лондоне.
