Не успели мы усесться у противоположной стороны стола, как вновь услышали его негодующий, возбужденный голос:
— Вы — бесцеремонные мальчишки. Кто дал вам разрешение на инсценировку? Что за самоуправство! Мне самому «Межрабпом — Уфафильм» предложил инсценировать «Роковые яйца». Я отказался. Вы не представляете себе, как я трудно живу! И, однако, — отказался. Не все можно инсценировать. Так вы, чего доброго, и до Достоевского доберетесь, начнете и его переделывать для кино. А Достоевского инсценировать нельзя. Все переделки его романов в пьесы неудачны, и не только потому, что они были плохо сделаны. Не всех писателей и не все литературные произведения можно инсценировать. Гоголя и Толстого можно. Достоевского — нельзя.
Он говорил убежденно, как о чем-то для него непреложном.
— Романы Достоевского нельзя препарировать. Они не предназначены для переделок и инсценировок.
Чувствовалось, что даже сама мысль о переработке Достоевского для кино казалась ему кощунственной. Говорил он об этом нервно, очень строго.
Нам очень хотелось все запомнить. В тот же день, уже вечером, мы с Шамилем постарались вспомнить и записать то главное, как нам тогда казалось, что мы услышали от него…
— Сами-то вы что-нибудь написали? — спросил он нас.
Мы начали рассказывать, что наш первый самостоятельный сценарий «Планетный трест» — о придуманном нами путешествии советских и американских людей на Луну и возвращении воздушного корабля на Землю мы не закончили, обнаружив, что наш сценарий близок по теме к «Аэлите» Алексея Толстого. Тут, кажется, Михаил Афанасьевич впервые улыбнулся.
Мы рассказали, как после этого написали второй сценарий — «Гаврош» — киноинсценировку по роману В. Гюго «Отверженные».
— Вот этого делать не следовало, — опять улыбнулся Булгаков.
Мы робко возразили, что сценарий этот уже принят к постановке, что мы даже получили за него гонорар, позволивший нам совершить эту поездку. Рассказали и о том, что нас приняли в члены «УТОДИК» (Украинское Товарищество драматургов и композиторов) и ввели даже в состав художественного совета Харьковского русского драматического театра.
Это развеселило Булгакова.
— И что же вы сделали полезного, будучи членами художественного совета? — насмешливо спросил он.
Мы объяснили, что это позволяет нам посещать генеральные репетиции и бывать бесплатно на всех спектаклях театра. Сказали, что «Роковые яйца» — наша вторая инсценировка. Булгаков спросил, что еще из написанного им мы читали. Мы назвали «Дьяволиаду» и «Белую гвардию» и полюбопытствовали, почему этот роман напечатан не до конца и где будет опубликовано его продолжение. Михаил Афанасьевич промолчал.
— А что вы вообще читали?
Мы старательно перечислили все, что прочитали за наши послешкольные годы. Говорили о Блоке, самом любимом тогда поэте. Михаил Афанасьевич стал спрашивать нас о Пушкине, о Тютчеве, которого мы почти не знали. Чувствовалось по его вопросам, что это наиболее близкие ему поэты.
Потом он спросил, кого мы любим из прозаиков. Я назвал Достоевского и Гоголя, Шамиль — Достоевского и Чехова. Михаил Афанасьевич стал расспрашивать, что мы читали из Достоевского, хорошо ли знаем Гоголя. Шамиль назвал еще Флобера и Мольера. Я объяснил, что того и другого Шамиль читал в подлиннике, что он — сын горца и француженки и французский язык знает с детства. Это заинтересовало Михаила Афанасьевича. Он стал подробно расспрашивать Шамиля о Мольере и очень оживился, узнав, что тот прочел все его пьесы на французском. И даже взгляд его, поначалу суровый, вдруг потеплел и в глазах появились светлые, добрые лучики.
— Где же вы родились? В горах? — спросил он.
— Нет, в океане, — ответил Шамиль и объяснил, что его отец-ингуш в 1904 году убил на площади в Тбилиси оскорбившего его генерала, принимавшего парад. За это был осужден, бежал из тюрьмы, эмигрировал. Затем стал корреспондентом парижской газеты, женился на парижанке, и у них на корабле в плавании и родился Шамиль. В первой своей анкете, отвечая на вопрос о месте рождения, Шамиль так и написал: «В океане». Его просили уточнить, и он добавил: «где-то около мыса Доброй Надежды».
Булгаков слушал заинтересованно, очень внимательно и улыбался. Потом спросил у нас что-то о Сервантесе.
Впоследствии, вновь и вновь вспоминая эту беседу, мы с Шамилем единодушно решили, что в самом Михаиле Афанасьевиче есть нечто напоминающее удивительного, любимого нами обоими Дон Кихота.
Булгаков стал расспрашивать о выбранной нами специальности. Я сказал, что учусь в техническом вузе. С детства очень люблю театр. Мы оба стараемся ничего в театрах не пропускать.
Шамиль признался, что его первые литературные опыты — три рассказа из жизни горцев напечатаны на украинском языке в журнале «Червоний шлях». Сказал, что он мечтает работать в кино. Речь зашла о редакторе журнала «Червоний шлях», прекрасном украинском поэте П. Г. Тычине. Булгаков знал его стихи. Сказал, что сам родился и вырос в Киеве, что это его любимый город. Спросил, что мы видели в театрах. Что запомнилось? Спрашивал пытливо, с живым интересом.
Мы, перебивая друг друга, рассказывали о спектаклях с участием Степана Кузнецова, его удивительной способности перевоплощаться в разных ролях, о его репетициях (на двух мы присутствовали) со случайно собранной труппой, о гастролях в Харькове Павла Орленева и Полевицкой — самых больших, как мы считали, из виденных нами актеров.
— Кузнецов — хороший актер. Я его видел в Киеве, — сказал Михаил Афанасьевич. — Но это актер без театра. Каждый актер должен иметь свой театр. — О Полевицкой и Орленеве сказал, что видел их обоих, согласился, что это прекрасные актеры, и снова повторил, что актеры не могут и не должны жить без своего театра. Говорил об этом с горечью, очень твердо.
Потом спросил об украинском театре в Харькове.
Мы рассказали о театре «Березиль», о его художественном руководителе Лесе Курбасе, о замечательных постановках пьес драматурга Кулиша и удивительном актере этого театра Бучме.
Булгаков подробно расспрашивал нас об этих спектаклях. Сказал, что читал о работах Курбаса и Кулиша и непременно посмотрит все это, когда будет в Харькове.
А спектакли МХАТа вы не видели? — спросил он нас.
— Видели. В прошлом году МХАТ приезжал к нам в Харьков в полном составе, — перебивая друг друга, затараторили мы. — Привозил: «На дне», «У жизни в лапах», «На всякого мудреца…», «Смерть Пазухина» и «Царь Федор Иоаннович». Мы посмотрели все спектакли, а «Царя Федора Иоанновича» даже дважды — и с Москвиным, и с Качаловым в главной роли.
