успокоению? К новой жизни? <…>
…и Он дал мне успокоение — от стыда моего за себя.
Созвучие этим размышлениям находим в стихотворениях «Полоса неудач…» и «Все шло навстречу в эти дни…» (Ст-19. С. 128, 266).
Приснилось: я пришел в театр на Таганке. Почему-то в солдатской шинели. Началось нечто вроде спектакля уже. Персонаж, тоже в солдатской шинели, здоровается с людьми, сидящими на наклонном фанерном щите…
Персонажи в шинелях встречали в фойе зрителей спектакля по Джону Риду «10 дней, которые потрясли мир» (1965).
…в Комарово, где написана «Мать Иисуса». Говорили, что холера в городе. Решили закопать пьесу, чтобы не сожгли.
Под пьесой, которую пришлось закопать («только пьесу одну было жаль»), автор в разных контекстах подразумевает то «Мать Иисуса», то «Ящерицу». Эпидемия холеры, так и не дошедшей до Ленинградской области, случилась в 1970 году.
«Традиции традициями не рождаются. Их создают новаторы». Г. Канчели.
Канчели Гия Александрович (1935–2019) — грузинский композитор, автор музыки к фильму «Слезы капали» (1982, реж. Г. Н. Данелия по сценарию К. Булычева и А. Володина).
«Как найти в себе мудрость вовремя сойти с неподходящего для тебя велосипеда». Стуруа.
Возможно, режиссер Роберт Стуруа.
Стуруа Роберт Робертович (р. 1938) — грузинский театральный режиссер, с 1990-х годов работал в России.
«Душа проходит как молодость и как любовь». Есенин.
Мне страшно, — ведь душа проходит,
Как молодость и как любовь.
С. Есенин «Прощание с Мариенгофом» (1922)
Опуститься на дно до конца. А потом выплыть? Получится ли? Скорее что нет.
Попытке выйти из этого душевного состояния соответствует и физическая практика: «Я часто говорю себе и говорил своим ученикам, когда тонешь, для того, чтобы выплыть надо дойти до дна. Причем, именно до самого дна. Как было со мной однажды в детстве. <…> Я сделал шаг, другой… и все, окунулся с головой. Иду ко дну… утыкаюсь ногами в ил, вода выбрасывает меня вверх, я выскакиваю на поверхность, но не могу открыть рот. Хочу крикнуть „Спасите!“ и не могу, меня опять тянет вниз. <…> …я догадываюсь, что надо дойти до самого дна, чтобы оттолкнуться и выскочить на поверхность…» (курсив наш. — Сост.) (Гинкас, Яновская. С. 226–227).
Восьмидесятые годы, после съезда. Если говорить о близких мне людях, то — радости тех, кто уже отделился от государства. Со стороны.
XXVII съезд КПСС проходил с 25 февраля по 6 марта 1986 года.
Атмосфера, объединившая многих из «тех, кто уже отделился от государства», описана бесконечное число раз. Приведем хотя бы два из них.
Одно, исполненное оптимистического взгляда: «Именно это общее, разделявшееся огромным количеством граждан страны… <…> отношение к русской истории последних семидесяти лет как к роковой ошибке, изначально обреченному на провал эксперименту, требующему не только формального общественного, но и индивидуального личного покаяния… стало доминантным в стране. Носители этой коллективной исторической эмоции подписывались на толстые литературные журналы, публиковавшие все, что было скрыто от читателя в советское время. Это они жадно слушали выступления Сахарова на съезде народных депутатов и с недоверчивой симпатией следили за бунтующим против родной партии первым секретарем Московского горкома Ельциным. Эта эмоция, ощущаемая как моральный императив, а вовсе не талоны на алкоголь, сахар, мыло, вывела на улицы Москвы в январе 1991 года сотни тысяч людей (подчеркнем, это не гипербола, а реальная цифра) на митинг под лозунгом „Не допустим оккупации Литвы!“ …В итоге именно это массовое серьезное и ответственное отношение к прошлому, настоящему и будущему страны… а не только вполне реальное падение цен на нефть… и происки мирового правительства предопределили бесславный и трагикомический исход государственного переворота в августе 1991 года и конец СССР» (Лейбов, Лекманов, Ступакова. «Господь, прости Советскому Союзу!»… С. 50).
Другое, исполненное чувства исторического тупика: «Величайшее зло, порожденное сталинщиной… в том, что в стране сформировались миллионы людей с подорванной нравственностью с заглушенной совестью. Они стали матрицей, передававшей свою душевную ущербность следующим поколениям» (Грехова. Взгляд в себя. С. 177).
Последние слова Пушкина: «Выше, выше…»
В. А. Жуковский, неотлучно находившийся у постели умирающего поэта, описывал его уход так: «Я стоял вместе с графом Вьельгорским у постели его, в головах; сбоку стоял Тургенев. Даль шепнул мне: „Отходит“. Но мысли его были светлы. Изредка только полудремотное забытье их отуманивало. Раз он подал руку Далю и, пожимая ее, проговорил: „Ну, подымай же меня, пойдем; да выше, выше… ну, пойдем!“ Но, очнувшись, он сказал: „Мне было пригрезилось, что я с тобой лечу вверх по этим книгам и полкам; высоко… и голова закружилась“. Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать Далеву руку и, потянув ее, сказал: „Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе“. Даль, по просьбе его, взял его подмышки и приподнял повыше; и вдруг как будто проснувшись, он быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: „Кончена жизнь. <…> Жизнь кончена!“ — повторил он внятно и положительно. „Тяжело дышать, давит!“ — были последние слова его» (Друзья Пушкина. С. 371).
Последние слова Шаляпина: «Жизнь не удалась».
«Ночь с 11 на 12 апреля он провел спокойно, даже спал без наркотиков. Боли прекратились, но часам к одиннадцати утра он потерял сознание и начал бредить. Наступила мучительная агония. В бреду Федор Иванович стонал и жаловался:
„Тяжко мне… Где я? В русском театре? Чтобы петь, надо дышать, а нет дыхания…“ Придя в себя на минуту, он взял за руку стоявшую у изголовья жену и сказал: „За что я должен так страдать? Маша, я пропадаю…“ Это, такое русское, такое простое „пропадаю“, было его последним словом. Он опять впал в бессознательное состояние и больше не произнес ни слова.
В 17 часов 15 минут 12 апреля 1938 года Федор Иванович Шаляпин скончался» (Гуляницкая. Последний год. С. 561–562).
С. А. Герасимова: «Недолго музыка играла».
«Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал…» — начальные строки блатной песенки.
Дантона, которому советовали уехать из Франции: «На подметках землю Франции не унесешь».
Дантон Жорж Жак (1755–1794) — видный деятель Французской революции (1789–1794), казненный во время революционного террора. На предложение соратников бежать он якобы произнес: «Нельзя унести родину на подошвах своих башмаков (сапог)» (Душенко. Всемирная история в изречениях и цитатах. С. 146).
Мицкевич перестал писать в 35 лет, а жил еще долго.
Польский поэт Адам Мицкевич (1798–1855), писавший по-польски, по-русски, по-французски, долгие годы жил в России и поражал современников (в том числе и Пушкина) даром импровизации. В
