— Вот эту вещь я и хотел бы приобрести, — сказал он, довольно улыбаясь.
Сурикова вдруг охватил горячий гнев, но он сдержался и угрюмо, молча покусывал ус.
— Так за сколько же вы могли бы уступить ее мне? — продолжал настаивать князь, потирая тихонько руки и искоса поглядывая на художника.
Суриков почувствовал себя в западне и даже как-то растерялся, мучительно ища выхода. «Ишь ты, тоже понимает, самую хорошую вещь выбрал. Угораздило же меня, шут его возьми!..» И вдруг, овладев собой, в бешенстве сжав зубы, он выговорил:
— А эта вещь стоит десять тысяч рублей!
Великому князю показалось, что он ослышался.
— Как вы сказали? — произнес он, меняясь в лице.
— Десять тысяч рублей, ваше высочество, — уже совершенно твердо повторил Суриков. Небольшие карие глаза его озорно усмехнулись.
— Позвольте, как же так… — заволновался Сергей Александрович, поглядывая на адъютанта, словно ища сочувствия.
Но тот стоял молча, подавленный бестактностью хозяина.
— Не кажется ли вам, господин Суриков, что это слишком большая сумма за такой маленький этюд?
— Неслыханное дело, ваше высочество… — бормотал Джунковский.
Суриков молча стоял у окна. Губернатор достал платок и приложил его к вискам.
— У меня даже денег таких сейчас нету! — возмущенно продолжал губернатор.
Но Суриков уже занесся, как сибирский конь:
— Ну что ж, ваше высочество, копите, копите. А накопите, тогда уж и приезжайте, — сказал он, едва удерживаясь от смеха, и принялся собирать рисунки, разложенные на полу…
Через несколько минут лакированная коляска отъехала от дома Полякова. В ней сидел бледный, сумрачный губернатор. Взволнованный адъютант что-то говорил ему, тот молча слушал, покачивая головой. Василий Иванович постоял у окна, прислушиваясь к удаляющемуся цокоту копыт губернаторских вороных, а потом вдруг тряхнул головой и, раскрыв дверь в гостиную, громко позвал:
— Оля, Лена! Вы дома?..
«Апрель 1897
Здравствуй, дорогой наш Саша!
Поздравляю тебя с праздником пасхи. Желаю самого главного — здоровья. Береги себя. Мы все здоровы. Про себя пишу тебе, что после пасхи, бог даст, думаю начинать картину «Суворов». Холст уже выписан из-за границы, подрамник готов. Мне дали комнату в Историческом музее. Я ее отгородил дощаной перегородкой, чтобы мне не помешали работать.
Картина будет 7 аршин в высоту и 5 в ширину. Такой комнаты в частной квартире не найдешь…
Я еще не решил, где лето проведем. Мне для картины надо снеговые вершины.
Может быть, надо в Швейцарию ехать на месяц или, два. Только могу наверно сказать в мае, что куда поеду. Не говори покуда никому об этом. Мне бы очень хотелось с тобой повидаться. Как это устроить, узнаю к лету, если не придется ехать в Швейцарию…
Я буду писать тебе почаще, а то все с работой моей приготовительной все время уходит. Целую тебя, дорогой Саша.
Любящий тебя брат твой Вася».
«1897
Здравствуй, милый и дорогой наш Саша! Сегодня был у меня минусинский силач Николай Дмитриевич в сопровождении своей девочки-вожака. Он передал мне, что ты говорил ему, что я тебе долго не пишу, что я сержусь на тебя. Да за что же? Я, кроме сердечной, братской любви, безграничной, ничего не имею к тебе. Ты ведь у меня один, кроме детей, на котором мои привязанности. Не писал потому, что я работаю страшно много и подмалевал всю картину. Теперь буду писать к ней этюды. Поеду в Швейцарию. Уже взял заграничный паспорт сегодня. Снежные горы писать буду для «Суворова». Думаю в середине августа к ученью Лениному вернуться в Москву, картину оставляю в Историческом музее, где мне дали комнату для работы. Запираю на замок… Пришлю из-за границы письмо с адресом швейцарским. Нынешнее лето, видно, не увидимся. Но, бог даст, эту трудную поездку совершу, тогда можно и в Красноярск махнуть. Целую тебя, будь здоров, береги здоровье.
Твой любящий брат В. Суриков».
«Швейцария, Интерлакен, 1897
Здравствуй, дорогой наш Саша!
Ну, вот мы и в Швейцарии. Гор, брат, тут поболее, чем у нас в Красноярске. Пишу этюды для картины. Только дорого в отеле жить. Платим по 6 рублей в день со всех. Вот как дуют. Только я хочу завтра с Олей поискать в деревне тамошней пожить, покуда кончу этюды. Вот уже два дня прошло.
Мы тебе еще будем писать из-за границы.
Думаю здесь прожить месяца полтора, до августа, Потом я тебе опишу здешние виды, когда вернусь в Москву. Я сегодня страшно устал — поднимались на ледники. Ну, будь здоров. Целую тебя.
Любящий тебя брат В. Суриков».
«1897
Здравствуй, дорогой наш Саша!
Я все хожу в горы писать этюды. Воздух, брат, отличный! Как в горах у нас в Сибири. Англичан-туристов пропасть на каждом шагу. Льды, брат, страшной высоты. Потом вдруг слышно, как из пушки выпалит, что значит, какая-нибудь глыба рассыпалась. Это бесконечное.
Жить сравнительно не так дорого, как в Интерлакене (это модное место), однако по 4 рубля в день. Это продолжится 3 недели. 2 недели прожили. Но нельзя — этюды нужны. Назад думаю ехать из Швейцарии на Мюнхен, где знаменитая картинная галерея, где остановимся дня на два. Потом — на Вену, Варшаву и в Москву.
Были в г. Берлине, где останавливались для осмотра примечательных мест, а оттуда ехали в Швейцарию на Франкфурт, Берн и Базель в Интерлакен, где находится знаменитая гора Юнгфрау. 4,5 тысячи футов, вся снеговая. Ну, целую тебя.
Суриков».
«Осень 1897
Здравствуй, дорогой наш Саша!
Мы возвратились из-за границы. Были в Киеве, осматривали замечательное там, и были в Лавре…
Я поработал-таки в Швейцарии. Собрал нужные этюды и теперь начал работать в музее картину.
Квартиру оставлял за собой. Читал по приезде об открытии судов в Сибири. Меня интересует, что, как ты теперь устроишься?.. Ну, да ты молодец, без дела не останешься.
Теперь дым коромыслом — все съезды врачей занимают всех и все. Пропасть иностранцев в Москву приехало. Попадают на улицах такие черные… Это, брат, из Бразилии доктора, и все по большей части с женами понаехали. Кормят их тут и увеселяют…
Напиши поскорее письмо. Давно вести от тебя не имею благодаря путешествию. Береги здоровье. Целую тебя, брат.
