В тот же день, уже поздно вечером, чернокожий часовой у склада деревянных обломков задержал и препроводил во французскую комендатуру неизвестного казака, который пытался вытащить из-за проволоки колесо.
Как ваша фамилия?
Александр Хорошилов.
Где служите?
Вестовой корпусного священника.
Это был тот самый вороватый казак, который в начале крымской кампании служил вестовым у крайне чистоплотного и щепетильного брата командира корпуса полк. Абрамова. Последний прогнал его в комендантскую сотню, уличив его в краже часов у одного крестьянина в дер. Астраханке. Здесь, в Турции, о. Андроник взял к себе эту заблудшую овцу для наставления ее на путь истины.
Как вы осмелились воровать казенное имущество?
Мне приказал священник. Надо же нам чем-нибудь топить печку, не мерзнуть же в этакую холодную зиму. Дерево, — не деньги ведь.
Скандал кое-как замяли.
О. Андроник больше уже не говорил проповедей, которыми, кстати сказать, не особенно восхищался командир корпуса.
Помилуйте, — разоткровенничался ген. Абрамов однажды в беседе со мной, — о. Андроник хочет всех нас уверить в непорочное зачатие Иисуса Христа. Увещевая свою паству начать добродетельную жизнь, он указал на пример Девы Марии, которая за свое благочестие удостоилась стать матерью бога и ухитрилась при этом сохранить свою непорочность. Ну, можно ли говорить такие вещи в штабной церкви, где присутствует столько образованных людей? Я наблюдал за офицерами, и они почти все улыбались во время разглагольствований батюшки на эту пикантную тему. Да и сам о. Андроник, как мне показалось, плохо верил в то, что говорил.
Странно! — обратился я как-то раз к своему офицеру для поручений, капитану Кошеляеву, гуляя с ним по окрестностям станции. — В Санджаке как будто стало меньше сараев. Раньше там я насчитывал больше дюжины.
Да, шести не стало: разнесли на дрова самым разбойническим образом. А один с разрешения французов. Вот как вышло дело. В Константинополе проведали, сколь ловки казаки разносить сараи. Заинтересовались. Кое-кто захотел полюбоваться этой работой. Понаехали даже с фотографическими аппаратами, задумали фильму изготовить. По сигналу братва бросилась сокрушать сарай. Минут через двадцать от него остались только рожки да ножки. Французы аплодировали… «Браво, говорят, молодцы казаки!» — «Есть за что хвалить, — недоумевала братва. — Мы за три года гражданской войны пол-России разгромили, вот это — была работа. А тут что?»
Для заполнения чем-нибудь досугов лагерных сидельцев и для вытравливания ноющей мысли об иной, лучшей жизни, Врангель предписал наладить в лагерях культурно-просветительную работу. У казаков это дело раньше всех стало на рельсы в Кабакдже, где стояла отдельная донская бригада ген. — лейт. А. П. Фицхелаурова. Прекрасный администратор и веселый человек, этот генерал организовал хор, создал труппу, а один длинный, вместительный хлев приспособил наполовину под театр, наполовину под церковь. В одном конце этого скотского жилья устроили алтарь, в противоположном — сцену, так что по воскресным дням публика утром стояла лицом к иконостасу и спиной к подмосткам, а вечером — наоборот. Веселую Кабакджу в шутку стали звать «Чаталджинской Флоренцией». Здесь даже издавался журнал, который печатали в трех экземплярах на пишущей машине.
С французами Фицхелауров тоже умел ладить. Французский комендант, молоденький «пупсик», лейтенант Роман, всецело подчинился его влиянию. Умный казачий генерал сумел втереть очки и высшему французскому начальству. Хотя здешние изгнанники жили исключительно в землянках, между селением и станцией, но Фицхелауров распорядился, чтобы их вырывали правильными рядами. Улицы, образовавшиеся между землянками, содержались в поразительной чистоте.
К приезду начальника французского оккупационного корпуса ген. Шарпи Кабакджинский лагерь до такой степени пригладился, причесался, прикрасился, что экспансивный француз пришел в восторг. Обочины главной лагерной дороги были красиво выложены разноцветными камнями, надземные части землянок декорировали зеленью и флагами. Перед въездом в земляной городок генеральский автомобиль прошел под искусно отделанной аркой.
В городке генерала приветствовали звуки оркестра и песни хора, состоявшего из казаков и молоденьких беженок, которых Фицхелауров ухитрился даже нарядить в малороссийские костюмы. В хлеву, на этот раз убранном до неузнаваемости, для гостя устроили парадный спектакль, а в единственном во всем лагере доме, где жил Фицхелауров, его высокоинтеллигентная супруга встретила именитого посетителя оживленной речью на французском языке и русским обедом. Шарпи до того расчувствовался, что, вернувшись в Константинополь, послал в Кабакджу несколько бочек вина и дюжину шампанского. Кроме того, он дал ген. Фицхелаурову слово, что его бригада не будет сослана на Лемнос, и сдержал это обещание.
Успехи «Чаталджинской Флоренции» не давали спать другим лагерям. В Хадем-Киое, уже при мне, возник театр, точнее балаган, стараниями штабного коменданта полк. Грекова. В Санджаке в это время хозяйничал ген. Морозов, человек довольно культурный, как и Фицхелауров. Не задаваясь целями эстетического образования своих подчиненных, он взглянул просто на просветительное дело, решив обучить грамоте многочисленных «химических офицеров» и организовав для них школу грамотности.
— Ничего, дело идет успешно, — похвастался он мне, когда я, по возвращении из Константинополя, посетил Санджак. — Офицеры уже прошли четыре арифметических действия и пишут диктовки. Иные занимаются охотно. Только полковники и войсковые старшины отлынивают от ученья. Говорят, хоть мы и безграмотные, а по своему чину имеем право на большие должности.
Зато чилингирской сатрап, «стопобедный генерал» Адриан Гуселыциков руками и ногами отбрыкивался от всякой культурно-просветительной работы. Все, что не имело прямого отношения к боевым потехам и выпивке, этот стихийный человек считал величайшей бессмыслицей. Он привык «побеждать», а не учиться и учить других. Все те деньги, которые отпускались ему в виде жалованья, на представительство, на культурно-просветительную работу, он считал своим нравственным долгом немедленно пропивать вместе со своей «лавочкой».
Неудивительно, что в Чилингире скандал следовал за скандалом. Один хорунжий избил командира 10-го донского полка полк. Кривова. Дивизионный интендант, войск, старш. Ковалев, получая на ст. Хадем- Киой продукты для чилингирского лагеря, так много «экономил» в свою пользу, что вызвал общее негодование. Распоряжаясь казенным имуществом, как своим собственным, он организовал на станции коммерческое предприятие — мастерские, извлекая прибыль из работы подчиненных ему казаков. Гуселыциков покрывал все художества этого «ревнителя долга, чести и совести», как немного позже Врангель именовал оставшихся верными ему людей. Посыпались доносы Абрамову.
