Так, однажды вечером, следуя по извилистым узким улочкам, чтобы побыстрее попасть домой, он дошел до места, откуда доносились весьма приятные звуки: веселые голоса и громкие взрывы смеха. Его взгляд обратился к окнам, освещенным ярче других, и он понял, что это дом одного из его друзей, актера Алонсо де Моралеса. Подойдя ближе, сквозь решетку, защищавшую окно, он увидел воистину соблазнительный «спектакль»: блестящие, ярко и пышно одетые молодые женщины порхали по комнате, пели, хлопали в ладоши, отбивая такт, и танцевали севильяну, то есть танец жителей Севильи. Сладострастное покачивание бедрами, изящные взмахи рук, трепетание оборок на их платьях увлекли находившихся в комнате мужчин благородного происхождения, и те тоже начали танцевать. Среди них Лопе узнал герцога Пастрану и еще кое-кого из его титулованных друзей. Насладившись вволю этой «живой картиной», Лопе не стал дальше скрывать свое присутствие и закричал: «Браво!» Тотчас же все головы повернулись в его сторону, и, как только все узнали Лопе, веселье охватило присутствующих с новой силой и они принялись подбрасывать в воздух конфеты в разноцветных блестящих обертках. Разумеется, следом за конфетами словно из рога изобилия посыпались и остроты, и веселые шутки.
Эфемерное счастье
Приключения в ночной столице приятно сочетались с упражнениями в написании изящных галантных посланий, чего требовал от Лопе герцог Сесса. Эти занятия озаряли своим искрящимся весельем и долгие трудовые часы, и ту мирную тихую жизнь, что вел Лопе рядом с Карлильосом и доньей Хуаной. Пылкость души, безмятежное спокойствие сердца, как полагают некоторые исследователи, не должны были исключить из жизни Лопе мимолетные любовные похождения на стороне, но ничего конкретного мы о них не знаем. Жизнь Лопе в то время протекала в гармонии, но внезапно эта мирная атмосфера омрачилась нежданными заботами, и никто тогда не мог предвидеть, сколь серьезные последствия они вскоре возымеют.
Сначала Лопе был обеспокоен ухудшением состояния здоровья своей жены. Она и всегда-то была хрупкой и слабой, а теперь вдруг стала страдать от какой-то болезни, о которой в письмах герцогу Лопе писал с поразительным упорством, мысль об этой хвори превратилась у него в навязчивую идею, но в то же время с удивительной вольностью, правда, в соответствии с правилами хорошего тона той эпохи, такую вольность позволявшими. Подобную же вольность в словах мы находим и у Филиппа II, когда в своих письмах дочерям он сообщает, какое впечатление производили на него их «телесные неприятности». Несмотря на множество сообщенных Лопе деталей, нам не удается определить, какая же болезнь подтачивала силы доньи Хуаны. Болезнь жены вынудила Лопе использовать свои связи при дворе, чтобы добиться вмешательства известного врача. Вот таким образом очень знаменитый лекарь Педро Гарсия, покинувший свою кафедру в университете Алькала-де-Энарес, чтобы ухаживать в Мадриде за духовником короля, согласился осмотреть донью Хуану.
В то же самое время подобная тревога охватила королевское семейство и двор. 22 сентября 1611 года королева Маргарита Австрийская родила сына, которого нарекли именем Альфонсо. Но уже 30 сентября королева ощутила серьезное недомогание. Весь Мадрид был охвачен печалью, по городу одна за другой следовали процессии с изображениями самых почитаемых в Мадриде святых, и чаще всего — с изображением Пресвятой Девы Аточской; на алтарях церквей стояли чаши с вином для причастия, и толпы молящихся возносили молитвы днем и ночью. Однако 30 октября королева скончалась от послеродовой горячки, и вся Испания погрузилась в траур. Разумеется, театры были закрыты, и, по мнению Лопе, это событие было гораздо печальнее, на что он и пожаловался герцогу. Тон его послания по-прежнему насмешлив, что сильно шокирует литературоведов, но следует учитывать, что сей тон — отнюдь не проявление преступного равнодушия, а всего лишь маска, которую Лопе надел, дабы развлечь герцога: «Ну вот, у всех артистов теперь желудки в трауре! Как грустно! Но как счастливы торговцы и шляпники!» Однако в декабре тревога поселяется и в его доме. Недуг доньи Хуаны уже столь серьезен, что у нее случился выкидыш. «Донья Хуана потеряла сына, которого носила; Вы знаете, чем я ей обязан, как я ее уважаю, и Вы достаточно ее знаете, чтобы понять, сколь все это меня огорчает», — пишет Лопе. Более того, сам Лопе, споткнувшись на улице, повредил руку, и ему наложили лубок, а герцог был ранен во время какой-то очередной эскапады. И Лопе счел, что во всех этих происшествиях есть нечто пророческое, что это некие предупреждения, некие знаки, сулящие еще большие беды и несчастья, и им овладела меланхолия, которую он выразил следующим образом: «Я не знаю, что преследует меня сейчас, подобно мрачной тени; при помощи сего сравнения я пытаюсь указать на неприятности, что поражают как мое тело, так и мой разум. Я думаю, что если бы я сам себе задал вопрос, то не смог бы точно определить причины моей болезни и моей тревоги, я не смог бы ответить, несмотря на все усилия, которые бы предпринял, чтобы достичь цели».
Увы, еще и лето 1612 года не наступило, как опасения Лопе сбылись — заболел его любимый сын Карлильос. Состояние бедного ребенка быстро ухудшалось, тоска и тревога сжимали сердце Лопе. «Пусть небеса помогут Карлильосу выздороветь! — пишет Лопе герцогу. — Сегодня ему еще хуже, он не хочет есть. Если у Вашей Светлости еще имеется то несравненно вкусное желе, то не будете ли Вы столь добры и не отправите его мне с Бермудесом? Я страстно желаю, чтобы Карлильосу стало лучше, чтобы Вы, Ваша Светлость, имели в его лице еще одного Лопе де Вега, любящего Вас так, как люблю Вас я».
Но все заботы, все лекарства и снадобья, все внимание и все ласки были тщетны: Карлильос слабел, охваченный лихорадкой. Лопе и донья Хуана от него не отходили, сидели у постели, ласково поглаживая маленькое ослабевшее тельце. Временами на мальчика нападал тяжелый кашель, и тогда донья Хуана брала его на руки, а Лопе покрывал поцелуями его ручки. Но все их усилия были тщетны, и бедный Карлильос умер. Ему едва исполнилось семь лет.
Те немногие жизненные силы, что оставались у доньи Хуаны, покинули ее. Исстрадавшийся Лопе пытался ее поддержать, но ее глаза теперь постоянно были устремлены на прекрасный портрет малыша, написанный художником Франсиско де Ромуло. По просьбе Лопе художник изобразил на этом портрете не только самого ребенка, но и некоторые предметы, символизировавшие те ожидания, что возлагал на сына отец. Рядом с мальчиком находился богато украшенный шлем воина, лежавший на книге, эти два предмета воплощали вопрос о будущем ребенка: склонится ли он, подобно отцу, к литературному поприщу или изберет карьеру военного. Надпись под портретом на латыни давала философский ответ: «Fata sciunt» — «Судьба знает».
