Этот короткий сюжет, где действует придуманный английским писателем персонаж, оказывается более чем реальным. Германия расширяла строительство не только надводного, но и подводного флота. А уж как много молодых немцев жаждали стать подводниками, чтобы топить вражеские корабли!.. Об этом можно прочитать хотя бы в новелле Грасса «Кошки-мышки».
Весьма любопытны новеллы, помеченные 1910 и 1911 годами. В первой рассказчицей выступает простая женщина по имени Берта, муж ее работает у Круппа и живут они в заводском поселке. Муж трудится в литейном цеху, и отливают они там пушки. «До войны оставалось года два от силы, — рассказывает Берта. — Так что работы у них хватало». И вот «отлили они такую хреновину, которой все гордились, потому как такой громадины еще свет не видел». А «когда дошло до дела», то есть до войны, эта пушка выстрелила «прямо по Парижу». Местные литейщики прозвали эту штуковину «Большая Берта» — в честь жены своего товарища. «А я эти пушки на дух не переносила, — признается женщина, — хоть мы с них и жили у Круппа-то». И жили неплохо: куры по поселку бегали и гуси тоже. А у многих в закутах стояли свиньи. Но вот беда: под конец войны генерал Людендорф загреб мужа Берты в ландштурм, и тот хоть и выжил, но стал калекой. В поселке им уже оставаться было нельзя и пришлось снимать беседку на сбережения «большой Берты» (не пушки, разумеется). Она очень переживала, жизнь пошла под откос, а муж ее успокаивал, считая, что всё еще хорошо обошлось — могло ведь быть и хуже.
Эти полторы страницы поражают не только точностью рисунка времени, но и тонким психологизмом, позволяющим в том числе понять, почему так легко было вовлечь немцев в обе войны, ведь они убеждали себя, что живут замечательно и дальше будет только лучше, лишь бы поставить наконец на колени бесчисленных врагов, то ли с помощью сверхпушки, то ли быстроходного и мощного флота.
В отличие от этой новеллы, где слово предоставлено простой женщине, в следующей мы встречаемся с самим кайзером, точнее с его письмом, отправленным одному из соратников, некоему князю Эйленбургу. Кайзер призывает «любезного князя» торжествовать вместе с ним: «Час пробил!» Оказывается, его величество произвел в гросс-адмиралы Тирпица, своего министра морского флота, «который так лихо громил в рейхстаге левых либералов». Кайзер ликует: «Что мы могли противопоставить английским дредноутам, до тех пор пока законы о флоте постепенно не развязали нам руки?» И теперь плоды сей деятельности уже бороздят волны Северного или Балтийского моря либо готовы сойти со стапелей в Киле, Вильгельмсхафене или Данциге. (А вот и любимый грассовский Данциг, а в нем мальчишки, умирающие от желания стать подводниками или хотя бы просто моряками. Помните Иоахима Мальке с его огромным адамовым яблоком?)
Об одном сожалеет Вильгельм: упустили годы. Ведь надо было сначала развить в народе «общественное движение, даже более того, энтузиазм в пользу флота». И вот развили. А энтузиазм уже вылился в первые осуществленные мечты, и эти мечты уже спущены на воду. О дальнейшем позаботится Тирпиц, который, как и его верховный шеф, делает ставку на большие корабли. «Мы должны стать быстрее, подвижнее, неуязвимее для вражеского огня», — излагает кайзер. «Да, милейший Эйленбург, я хочу быть правителем-миротворцем, но миротворцем вооруженным…»
Какой из правителей, и не только немецких, не делал подобных заявлений?! А результатом оказывались новые войны.
Неудивительно, что сюжетом 1913 года стало столетие со дня Лейпцигского сражения 1813-го, так называемой Битвы народов, завершившейся разгромом Наполеоновской армии и освобождением Германии. Спустя сто лет после Битвы народов немецкие патриоты воздвигают «знак памяти», а попросту монумент, «каменный колосс», который должен быть торжественно освящен — на открытие ожидают самого императора. Но рассказчику, который руководил возведением этой махины, судя по всему, не очень по душе всякие патриотические союзы, субсидирующие стройку, и их разглагольствования.
Вот он и начинает «выкидывать разные профессиональные штучки», а именно еще раз ковыряться в фундаменте, доказывая, что под монументом «всё сплошь мусор из Лейпцига и окрестностей». Год за годом, слой за слоем — сплошной мусор. Но его предостережения о том, что после каждого очередного дождя «эта халтура будет требовать расходов на очередной ремонт», не вызывают у патриотов никакой реакции. Денежки на ремонт они уже собрали у таких же патриотов. А между тем рассказчик уверен: не вздумай они строить «на куче мусора», заглуби они фундамент, наткнулись бы на горы черепов и костей… «Покойников здесь было несчитано. Объединенные народы принесли в жертву не менее ста тысяч». И как-то не очень он уверен в уместности гранитной надписи «С нами Бог». Ну какие же патриоты будут такое слушать?
О 1919 годе — первом годе без войны — вновь повествует обыкновенная женщина. Рассказывает о жизни впроголодь, о горохе и брюкве, заменивших мясо и колбасу, о хлебе из брюквы и даже котлетах из того же самого овоща. Упоминает она и торт из брюквы, в которую — ради гостей — было добавлено немного буковых желудей.
Грассовская повествовательница возмущается не только отсутствием настоящих продуктов («молочные таблетки» вместо молока и какая-то «смесь для жаркого» вместо куска свинины). Более всего ее наполняют гневом и те, кто нажился на войне и дефиците всего, и другие, которые кричат на каждом углу о «внутреннем враге», вонзившем «кинжал в спину» Германии. В общем те, кого она называет «фальсификаторами» и кто утверждает, будто все, кто «недостаточно лихо выпускал гранаты», а еще женщины, коварно нанесшие собственным солдатам удар сзади, виновны в военном поражении.
А между прочим, муж этой рассказчицы, которого под самый конец «загребли в ландштурм», вернулся калекой, и обе дочки, ослабевшие от недоедания, умерли от гриппа. «И это называется мир?» — с горечью восклицает она. Нет, долой тех, кто твердит про «предательство», про «кинжал в спину». Пора кончать с теми, «кто выиграл на этой войне, и со всем обманом» — вот крик души.
«Теперь, когда Вильгельм задал стрекача со всеми своими сокровищами в Голландию, в свой замок, получается, что это мы, в тылу, да еще кинжалом, да еще трусливо, в спину». Нет, делает вывод эта женщина, «мы не хотим больше кайзера и не хотим брюквы. Революции мы тоже не хотим. И еще никаких кинжалов, ни в спину, ни в грудь».
Среди ста грассовских новелл есть такие, которые как-то особенно ярко и точно выхватывают, словно луч фонарика из тьмы, живую картинку времени, и она застревает в читательском сознании. Эта — одна из таких.
