С этого момента и до старости целью жизни Корфа стало прославлять своего Бога и Спасителя Иисуса Христа. Он скоро сблизился с Пашковым, который, хотя был старше на десять лет, оставался его лучшим другом до смерти. «Мы признавались в своих грехах друг перед другом, указывали на ошибки друг друга и следовали за Иисусом рука об руку»[103]. Вместе они проводили собрания, руководили различными благотворительными организациями и поддерживали баптистских и штундистских крестьян на юге России. Они разослали приглашения на съезд 24 марта 1884 г., посвященный объединению верующих всей империи, несмотря на приказы, запрещающие это событие. И Пашков, и Корф в итоге были высланы с любимой родины, когда отказались прекратить проповедовать Евангелие.
Пашков вскоре стал руководителем движения, начатого лордом Редстоком, и его последователи стали известны в прессе под именем «пашковцы». Движение под его руководством описывалось современником как «одно из самых любопытных религиозных пробуждений нашего времени»[104]. В это время в России было много действующих сект, и на Западе такие религиозные лидеры, как Д. Муди и Ч. Сперджен, активно проповедовали Евангелие тысячам людей. Однако «пашковщина» стоит особняком по своему влиянию внутри высшей аристократии.
Пашков и его последователи не боялись мечтать о великом. Они привыкли к исполнению своих желаний. Пашков присоединился к Редстоку с целью «обратить в свою веру все население России, во главе с благочестивым нашим Государем Императором»[105]. Эта цель, приписанная письму, первоначально напечатанному лордом Редстоком в английской газете, была оскорбительна для русской православной церковной иерархии, которая отзывалась о вере Пашкова как «фанатическом убеждении». Однако Пашков и Корф защищали свой труд, объясняя царю, что их желанием было просто помочь людям «понять любовь Христа, превосходящую наше разумение»[106].
Пашков не собирался образовывать секту вне Русской православной церкви. Он, как и Редсток, искал нравственного и религиозного преобразования России, не связанного ни с какой конкретной деноминацией и начинающегося с самой православной церкви. Они последовали модели Лютера в XVI веке, графа Николая Цинцендорфа и Джона Весли в XVIII веке и других лидеров Пробуждения, которые желали, чтобы их паства оставалась частью установленных церквей (соответственно, римской католической, лютеранской и англиканской). Тот факт, что Пашков и Редсток были вначале успешны, исподволь внушая эти ценности, очевиден в убеждении Н. Лескова, что «редстокизм» – не раскол. «Редсток и сам не основывает никакого отдельного толка, и не требует ничего подобного от своих последователей. …Если и есть, может быть, одно какое-нибудь единоличное исключение, то о нем не стоит и говорить»[107]. Анатоль Лерой-Болье согласен с этим, описывая пашковцев как «живое доказательство великой терпимости, которой можно пользоваться внутри православных древних границ» – точка зрения, которую большинство русского духовенства не разделяло[108].
Проповедь Пашкова ставилась под сомнение, потому что он не имел ни богословской подготовки, ни церковного благословения. На это Пашков отвечал, что он «довольствуется тем исключительным призванием, которое имеет от Бога: призывать людей к Спасителю». Пашков объяснял: данное Богом служение состоит в том, чтобы «свидетельствовать людям о Нем, Его беспредельной любви, которую Он ежедневно дает испытать». Позднее он защищал свою проповедь перед отдельными лицами и группами, говоря: «Господь отверз уста мои к прославлению имени Его… провозглашая в настоящий век неверия и отрицания имя Спасителя и Бога моего Господа Иисуса Христа». Пашков отклонял приглашения на общественные дебаты по богословским вопросам, объясняя, что, хотя он убежден в своей способности дать ответы, он не считает себя ни призванным, ни подготовленным, «так как подобное развитие выходит из пределов моего христианского свидетельства и входит в предел учительства, в которое я в беседах своих не вдаюсь»[109]. На протяжении всего своего служения Пашков избегал доктринальных споров и провозглашал только Евангелие Христа.
«Я теперь принадлежу не себе, а Ему»
Как видно из вышеприведенных писем, у Пашкова было ясное понимание роли, которую, как он верил, Бог дал ему. В то время как его популярность могла привести его к гордости, а оппозиция – к горечи, Пашков оставался уверенным в своем положении «Божьего инструмента». В письме царю после своей высылки за границу Пашков объяснил, что, хотя он и Корф были несправедливо наказаны, «Господень труд в России не может быть остановлен, и ему нельзя помешать нашей высылкой. Что значат в таком труде два человека, как мы? У Бога много слуг, более, чем мы, наделенных силой и властью от Него»[110]. Он часто говорил о своем взгляде на самого себя как на простое Божье дитя. «Бог принял меня, как принимает всякого приходящего к Нему. …Я теперь принадлежу не себе, а Ему». Ссылаясь на 2 Коринфянам 5:15, Пашков продолжает: «я живу не для себя, а для умершего за меня и воскресшего»[111]. В 1882 г. в письме миссионеру Я. Делякову Пашков умолял: «Друг мой, проси, чтобы Господь соделал меня верным слугою – слугою, служащим в истинно детском духе, в духе благодарности и любви»[112]. Пашков написал это письмо, будучи высланным из Петербурга в свое имение Ветошкино в Нижегородской губернии. Вместо того чтобы в своих письмах просить молиться о царской милости и разрешении вернуться в свой дворец и к своему служению, Пашков оставался смиренным, уповая на Бога и желая только Его воли.
«Покажи им, что Ты можешь совершить!»
Можно только изумляться, как Пашков, новоуверовавший, предпринял столько смелых и даже опасных шагов! Вначале Пашков, по-видимому, рассчитывал, что его привилегии, как человека знатного, и социальные связи защитят его от противников. Однако в течение нескольких лет никто, даже человек его положения, не был защищен от растущего религиозного преследования по всей империи. Это не озадачило Пашкова, который твердо верил в Божью силу исполнить Божью волю. В письме 1880 года из Франции, куда он был «приглашен» русскими властями провести лето за границей, Пашков побуждал персидского евангелиста Якова Делякова энергично продолжать дело.
Мы «можем быть убеждены, что дело Его будет непременно сделано нами, хотя плодов может быть и не дано нам видеть самим. Убеждение это, что Господь посещает Сам все те места, куда посылает Вас, да ободрит Вас к продолжению Его дела и впредь»[113]. Позднее, во время ссылки, когда в 1888 году ему разрешили на короткое время вернуться в Россию, чтобы привести в порядок свои дела, он молился за своих смущенных последователей: «Покажи им, что Ты можешь совершить в России через горсточку людей, полностью отдавшихся Тебе»[114]. У него была такая вера в Великого и Всемогущего Бога, что человеческая оппозиция и препятствия, кажется, занимали его ум и мысли только минимально.
«Мое оружие всегда со мною»
Что еще ободряло Пашкова в труде, так это его вера в обетования Божьего Слова. Он подчеркивал, что Иисус Христос, Сын Божий, «определенный от Бога Судия живых и мертвых… всякий верующий в него получит прощение грехов именем Его. …Я всем повторяю, что “нет ни в ком ином спасения” (Деян. 4:11)»[115]. Говоря о Христе как Едином Посреднике (1 Тим. 2:5), Ходатае (1 Ин. 2:1), Блюстителе душ (1 Пет. 2:25) и Начальнике и Совершителе веры (Евр.12:2), Пашков подчеркивал: «Я теперь знаю по опыту, как верен Он, и знаю, что все обетования в Нем “да” и “аминь” (2 Кор. 1:20)»[116]. Софья Ливен впоследствии вспоминала, как сквозь все ее детство этот «дорогой брат» часто обращался к Слову Божьему, говоря: «Мое оружие всегда со мною». В письме 1882 г. Делякову из своего поместья в Нижегородской губернии Пашков благодарит Бога за то, что Он «дает доступ Слову Своему, облеченному животворящею силою Духа Святого». Его успех в передаче этой важной ценности своим последователям стал ясен почти десять лет спустя, когда англичанка Джесси Пенн-Льюис посетила пашковскую общину. Вспоминая свой визит в 1897 г., Пенн-Льюис объяснила: «Что поразило меня прежде всего, так это внутренняя вера в Библию как Слово Божье. У них был только один вопрос: “Что говорит Божье Слово?”. То, что оно говорит, решало все вопросы для них: Слову нужно повиноваться»[117].
Любовь к соотечественникам
Хотя Пашков, говоря устно и письменно обо всем вышесказанном, нарушал законы своей страны[118], очевидно, что он ее очень любил. Целью Пашкова было обращение всей России. Во время своей семнадцатилетней ссылки в Европу он продолжал трудиться больше всего для спасения русских душ. В письме 1886 г. из-за границы, почти два года спустя после ссылки, Пашков радостно сообщает Делякову: «Подумайте, что и здесь (в Лондоне) дает Господь возможность иметь русские собрания с рабочими, бежавшими из России по разным причинам»[119]. В том же письме Пашков говорит о числе русских во Франции и многих возможностях свидетельствовать среди них. В прошении царю вскоре после высылки Пашков и Корф умоляли: «Даруйте России высшее добро, какое находится в Вашей власти; сделайте законным каждому открыто и без всяких препятствий исповедовать надежду на Господа… И тогда благословения Господни, которые являются самым драгоценным в мире, изольются на Вас, Вашу императорскую семью и на всю Россию»[120].
