— Мрачновато, — я недоверчиво покосился на собеседника.
— Скоро сам все поймешь. Каждое твое движение, слово — точкуются. Ни одна хата не обходится без суки. Постоянно прививают изжогу…
— То есть?
— Вот смотри, опера просчитывают твои самые болевые точки и начинают на них давить. В первую очередь это что или кто. Как правило, это жена, дети. Если это так, ты начинаешь получать письма от всех, кроме них. И так месяц, два, три, полгода. Называется — «сколько можно мучиться, не пора ли ссучиться».
— Люто!
— А ты как думал. Все бы отдал, чтобы с прожарки этой сорваться. — Серега помолчал, сделал пару затяжек. — Случайностей здесь не бывает. Одна сплошная оперская постанова. Через полгода сдают нервы, начинаешь точить клыки. Уже и кормушку ногой выбивали, и продол заливали, и оголенные провода на тормоза кидали.
— Ну и?
— Ничего. Списали с лицевого счета пятихатку за ремонт кормушки. Воду убрали. А то, что какого-то сержанта — сироту казанскую трошки током тряхануло, вольтами брови повыпрямляло, — это вообще мало кого заботит. Неделя, максимум две карцера, и все по новой. Эх, поскорей бы на зону!
— А как здесь со спортом? — Я попытался свернуть с тоскливой темы. Грусти на сегодня и так через край, но не тут-то было.
— Как и с остальным. Только втянешься в режим со спортзалом, тебе тут же его заморозят. Две-три недели регулярно водят, потом — бах, забудь месяца на три. Но если в дворике будешь ногами махать, Ван Дама из себя корчить — заточкуют как опасного каратиста, влепят в дело полосу, чтобы по приезде в зону гоблины из тебя последнее здоровье выбили. Короче, поплаваешь здесь до весны, сам во всем разберешься.
— Благодарю за науку.
— Судьбу благодари! — усмехнулся Алтын. Потянулись на выход к заскрипевшим тормозам.
С прогулки подняли обратно на этаж. Термин «опустили» здесь используется обычно по другому назначению, поэтому глагол «поднять» применяется ко всем разнонаправленным перемещениям по тюрьме. Перед заводом в камеру традиционный обыск: «руки на стену!», «ноги на ширину плеч!», удар берцем по внутреннему ребру ступни, чтобы раскорячить тебя, как натянутый парус, и тщательное прощупывание одежды.
Сегодня суббота. Все оперативно-следственные мероприятия отложены до понедельника. Зэки тоже имеют право на выходные. Бубен принимается кашеварить. Своими кулинарными талантами он гордится и вовсю пользуется ими на радость хате. Бубен утверждает, что он по специальности повар, а мать его в свое время трудилась шеф-поваром в «Праге». Местную баланду есть невозможно — макароны, перловка, пшено, сечка, ячка, разваренные в склизкую кашу, обильно сдобренную комбижиром, напоминают корм для скота. Частицы мяса, случайно попадавшиеся в этом месиве, баландерши остроумно называли «волокнами». Отсюда оригинальное название блюд: перловка или макароны «с волокнами». Обязательные в арестантском рационе супы обычно порошково-гороховые, щи или борщ — из замороженной почерневшей капусты и гнилой свеклы, отчего бульоны отсвечивают серо-бурой радугой. Остается надеяться только на передачи — по местному «дачки» — да на ларек.
Бубен неутомимо трудится над дубком, разгоняя тоску и с пользой убивая время. Рецепты разные, технология одна. Плиту, кастрюли и сковороды заменяет классический советский металлический двухлитровый электрочайник с медной спиралью. В доведенную в чайнике до кипения воду забрасываем мелко нарубленную морковь, минут через десять — нашинкованный лук, затем капусту. Добавляем растительное масло и соль. В овощную суповую основу вместо мяса кидаем кусочками нарезанную колбасу. Чайник выдергиваем из розетки, накрываем стол. К горячему в добавок — морковные салаты, творог со сгущенкой, запариваем гречневые или овсяные хлопья, куда добавляем тертый сыр. Жить можно. Однако передачки имеют свойство заканчиваться, а ларька приходится ждать по два месяца. День-другой разгрузочной «голодовки» и на ура идет баланда.
Горячая еда — это не только здоровье, это способ согреться. В середине декабря мороз не лютовал, но нас это не спасало. Внешняя стена промерзает насквозь, покрываясь ледяными пупырышками, словно гусиной кожей. И если днем греешься едой, куревом и чифирем, то ночью приходится худо, особенно с непривычки. Перед сном я натягиваю на себя всю одежду, которая есть, в том числе три пары носков, шапку и шерстяные перчатки. Однако ближе к утру, просыпаясь от холода, мастыришь грелки из залитых горячей водой пластиковых бутылок. До подъема хватает. Рваный мерзлый сон восполняешь днем: после наваристого обеда глаза сами собой слипаются, остается лишь занырнуть под фуфайку и часа два блаженственно давить шконарик.
— Может, в нарды? — предлагает мне Бубен, доставая деревянную коробку.
— На просто так, — скалится Заяц.
— На просто так ты со своими корешами дырявыми будешь шпилить, — рявкнул Бубен, обнажив пару одиноких зубов (остальные, как утверждает, выбиты при задержании).
— Играем без интереса.
— «Просто» — это жопа! — заливаясь смехом на верхней шконке, прокомментировал реакцию Бубнова Алтын.
Расставили фишки, кинули кости. Удивительно, но первая партия оказалась за мной. Бубен лишь сокрушенно качал головой и по новой расставлял нарды. Но дальше начался разгром: Бубен сравнял счет «марсом» (два очка за победу), потом вышел вперед «коксом» (три очка), далее последовала простая, опять «марс»… На счете 10:2 довольный Бубен предложил передохнуть.
Заварили чифирь — пустили по кругу.
— Давно сидишь? — интересуюсь у Бубнова, закусывая шоколадом чайную горечь.
— Одиннадцать месяцев уже да четыре в Загорской тюрьме.
— Как здесь народец?
— Необычный. Считай, почти по всем громким делам: «ЮКОС», «Три кита»… кингисеппские, орехово-медведковские: Генерал, Карлик, Грибок, два Солдата…
— Солонник отсюда сбежал?
— Ушел, как дети в школу. Точнее, вывели. Он в четыре утра с прогулочных двориков спустился, тогда еще крыши не было, на глазах у арестантских близких с большой «Матроски», стоявших в очереди с дачками. Так ему вся эта толпа аплодировала. Кстати, Саша Копцев здесь недавно сидел.
— Это которого в синагоге порезали да еще дали, сколько не живут?
— Ага. Его сразу с Петровки к нам в хату закинули. Дело менты за неделю закрыли, еще на Петрах.
— Как это?
— Он мне так рассказывал. Представляешь, говорит, посадили меня на Петровке к двум жуликам. Они прямо так и сказали, мол, мы воры в законе. Саша, говорят, со следствием надо сотрудничать, и даже чистиху помогли написать. Подсказали-продиктовали, короче, за вечер уложились. Теперь, говорят, проблем у тебя не будет. Потом вызывает его следак и говорит: «Саня, если бы не мои погоны, с тобой бы пошел жидов резать. Все, что смогу, для тебя сделаю. Ты пока расскажи без протокола, по-дружески, что там случилось». Копцев и повелся на эту шнягу, исповедался перед мусором. А тот еще ему и говорит: мол, ты не обращай внимания, что я пишу, это совсем другое дело, зашиваюсь, ничего не успеваю. Потом просит его подписать там-то и там-то. Копцев спрашивает: «Что это?» Следак отвечает: «Справка, что ты у меня сегодня был». Саша и подмахнул собственный приговор. Жалко парнишку. Хотя воля для него беспросветней тюрьмы была. Ни работы, ни учебы, еле концы с концами сводил, на еду и то не хватало, да еще и сестра умерла… А паренек духовитый, на зоне может далеко пойти. Он тут с Гимрановым сцепился…
