Если верить автору, то государь Павел Петрович был просто отчаянный либерал! Ведь при его сыне императоре Николае I «злоумышлявших на цареубийство» декабристов записали в 1-й разряд, приговорив к смертной казни, замененной на вечную каторгу. А тут злоумышленников наказали не в пример мягче, причем Давыдову почему-то вообще заменили «политическую статью» гораздо менее тяжким обвинением.
Возможно ли это? Да нет, просто писатели не любят признавать грехи своих героев или их родственников, а потому Вл. Орлов и другие литераторы советского времени и утверждали, что папа Давыдова пострадал «за политику». О «смоленском кружке» мы более подробно расскажем в следующей главе, но вот как трактует произошедшее с отцом нашего героя один «дореволюционный» автор:
«Василий Денисович Давыдов, владея значительными поместьями в Орловской и Московской губерниях, был зажиточным человеком, но не сумел сохранить свое состояние, благодаря широкому русскому хлебосольству и вследствие страсти к карточной игре. Знакомство со многими видными деятелями Екатерининской эпохи еще более заставляло его жить в духе старых дворянских традиций, в которых впоследствии были воспитаны и его дети. Он командовал Полтавским легкоконным полком, стоявшим в Полтавской губернии, в селе Грушевке, и дослужился до чина бригадира. Однако в последнем чине, уже в царствование императора Павла, за беспорядки в полку был предан суду, с конфискованием имения. Этот печальный случай довел до крайности всю его семью, но не лишил любви и преданности друзей, которые, несмотря на опалу Василия Денисовича, открыто выражали ему свое сочувствие, что в то суровое время могло бы дорого обойтись…»[38]
Суровым это время было исключительно потому, что император стремился как можно быстрее навести в государстве порядок и, так сказать, «активно боролся с коррупцией». Можем ли мы осуждать Павла за принимаемые им крутые меры? Вряд ли, хотя нередко он и перегибал палку…
Как мы видим, в различных воспоминаниях говорится, что произошедшее довело давыдовскую семью до крайности, чуть ли не ввергло ее в нищету. Однако нельзя обойти вниманием следующее обстоятельство:
«В 1799 г. Щербининское имение (то есть село Бородино. — А. Б.) за долги Александры Осиповны Щербининой, вдовы Евдокима Алексеевича, было продано в Москве с аукциона, и его купил бригадир Василий Денисович Давыдов, женатый на дочери Щербининых — Елене Евдокимовне, причем крепостные документы он совершил на имя своей дочери Александры Васильевны, вышедшей впоследствии замуж за Дмитрия Никитича Бегичева»[39].
Из этого можно сделать вывод, что кое-какие денежки у опального бригадира Давыдова все-таки остались.
На судьбе нашего героя произошедшее не слишком отразилось: «жизненные пути» ему перекрыты не были, как это случалось с детьми «опальных» в предыдущие царствования или с членами семей «врагов народа» в XX веке.
«Когда ему исполнилось 16 лет, кончилась юношеская пора (sic!) и наступило время подумать об избрании житейской деятельности, и отцу его предложили, по примеру многих дворян того времени, записать Дениса Васильевича в Иностранную Коллегию, то Денис Васильевич наотрез отказался быть архивным юношею, — как называли тогда молодых людей, состоявших на службе в Московском архиве Коллегии, и твердо заявил намерение служить только в военной службе… Отец исполнил желание сына»[40].
Термин «архивные юноши» носил несомненный оттенок иронии — вспомним грибоедовское: «С тех пор, как числюсь по архивам…»{13} Хотя именно в московских архивах Коллегии иностранных дел — тогдашнего МИДа — начинали свою службу юнкерами будущие кавалергарды, однополчане и приятели Давыдова: Иван Семенович Храповицкий 1-й, впоследствии петербургский губернатор, командир Екатеринославского кирасирского полка генерал-майор Федор Семенович Уваров 3-й, генерал от инфантерии граф Павел Дмитриевич Киселев — министр государственных имуществ, да и многие иные.
А вот Денис был непреклонен — только в Кавалергардский полк!
«Конечно, его прельщал мундир; но собственно о службе он, как и большинство, не думал»[41], — писал впоследствии биограф Давыдова. Чему удивляться? Ведь в то достопамятное время «военные… торжествовали на всех сценах: от паркета вельможи до избы станционного смотрителя. Мундир брал в полон балы и не дожидался лошадей. Для мундира родители сажали сына за математику и хлопотали с дочерью; для мундира лелеяла девица Богом данную ей красоту; для мундира юноша собирался жить… Все благоговело перед мундиром или бредило мундиром»[42].
Давыдову привлекательнее всего казался белый кавалергардский колет{14} с алым воротником и серебряным прибором{15}.
Глава вторая
«Фаланга высшего общества». 1801–1804
Гляжуся, радуюсь, себя не узнаю:
Откуда красота, откуда рост — смотрю;
Что слово — то bon mot{16}, что взор — то страсть вселяю,
Дивлюся — как менять интриги успеваю!
Денис Давыдов. Сон
«В начале 1801 года запрягли кибитку, дали Давыдову в руки 400 рублей ассигнациями и отправили его в Петербург на службу. Малый рост препятствовал ему вступить в Кавалергардский полк без затруднения. Наконец, привязали недоросля нашего к огромному палашу, опустили его в глубокие ботфорты и покрыли святилище его гения мукою и треугольною шляпою»[43].
При чтении данного отрывка возникает два вопроса (людей, не знающих, что такое «палаш» и «ботфорты», в расчет не берем), а именно: много это или мало — «400 рублей ассигнациями» и что такое — «Кавалергардский полк»?
Насколько помнится, в 1801 году рубль ассигнациями был равен 65 копейкам серебром. Так вот, с 1802 года гвардейский корнет получал жалованье 200 рублей серебром. В год! Это притом что пуд масла стоил 11 рублей ассигнациями, говядины — пять с полтиной, пуд сена — 25 копеек. За 20 рублей в месяц, как свидетельствовал замечательный историк и бытописатель Михаил Иванович Пыляев, в центре столичного Санкт-Петербурга можно было снять квартиру из восьми-девяти комнат. А за полтинник «медью» — сытно пообедать и напиться пива в популярном среди гвардейских офицеров трактире Френцеля, что находился в начале Невского проспекта. В общем, денег на первоначальное обзаведение наш герой получил вполне достаточно: переведя ассигнации на серебро, получаем больше, нежели годовое корнетское жалованье. Говорить, что это роскошно, не станем, но для эстандарт-юнкера, на обзаведение, — более чем.
