самогонная водка. Но это было дело гражданское и кончилось – деньгами, а отец с откупами едва под уголовный суд не попал.
Кабак – не церковь! Об этом деле отец при мне рассказывал в 1907 г., когда я был уже полковником. Вот его рассказ:
– После коронации императора Александра II в 1857 г. вышел я в отставку и поселился в Висяге. Тогда прошел слух, что откупа отменены, и стали во многих селах разбивать кабаки. Сижу у себя, занимаюсь, вдруг во двор въезжает вскачь телега, на ней Иван Засецков, один из лучших висяженских мужиков, и вбегает прямо в комнату. Глаза навыкате, нижняя челюсть отвисла, сам бледный. «Что с тобой, Иван?» – «Миколай Алексаныч, беда в Липовке, кабак разбили, наших висяженских несколько человек задержали». «Так что же, кабак – не церковь», – и я велел оседлать Золотого, чтобы ехать в Липовку. Иван моментально исчез.
Проехал я версты три, догоняю Ивана и вслед за ним телег пять висяженских, гонят вскачь в Липовку и кого встречают – орут: «Поворачивай назад, Миколай Алексаныч сказал – „кабак – не церковь“».
Прискакал я в Липовку на базарную площадь, и за мной целая ватага висяженских. Кабак разбит, валяются пьяные, а мои висяженские орут: «Не бойсь, братцы, ничего не будет, Миколай Алексаныч сказал – „кабак – не церковь“».
С базарной площади я тотчас же поехал к Петру Михайловичу и вижу: ворота и двери на запоре, ставни закрыты, сам Петр Михайлович у входа в дом с двумя револьверами за поясом, у каждого окна через глазок в ставнях смотрит либо псарь, либо охотник с ружьем.
– Что у вас, Петр Михайлович, осадное положение?
– Да как же, ведь бунт, кабак разбили, как вы ко мне добрались?
– Кабак действительно разбит, человек десять перепилось до бесчувствия, остальные пьяные песни горланят. Велика важность, кой-кого оштрафуют, кому розгачей влепят.
Полиция в своем протоколе выставила меня чуть ли не зачинщиком и вожаком, и мне года два пришлось отписываться и уездному, и губернскому предводителю, и вице-губернатору, и прочим властям: хорошо, что были свидетели, что я прискакал в Липовку после того, как кабак был разбит, а то мне дорого бы обошелся лозунг «кабак – не церковь».
Эти слова мне потом лет 10–15 припоминали.
Петр Михайлович не выносил и считал проявлением крайнего к себе неуважения, если кто делал ошибку в начертании его фамилии, которую он по старой орфографии писал «Мачеварiанов». Даже написание «Мачеварьянов» принималось им за обиду. Озорники этим пользовались, и много ходило по этому поводу рассказов; некоторые из них я приведу.
Должность исправника в николаевские времена была выборная и замещалась дворянами. Одно время исправником был Петр Михайлович, а предшественником его был некий Шалимов. Кто-то и подшутил со вновь приехавшим в Ардатов помещиком Жуковым и на вопрос: «Кто исправник?» Ответил: «Петр Мачеварианович Шалимов».
Жуков и отправил письмо по адресу: «В с. Липовку, Петру Мачевариановичу Шалимову», и был затем несказанно удивлен, когда на дворянском собрании Петр Михайлович стал делать ему выговор:
– Как вы мне письмо адресовали, ведь я вас не зову Иван Жукач Тараканов. Говорят, что дело чуть до дуэли не дошло.
В селе Алферьеве, верстах в 25 от Липовки, проживал каждое лето уважаемый помещик Петр Евграфович Кикин, тайный советник и, кажется, сенатор. По ошибке он как-то адресовал письмо так: «П. М. Мачеварианову в Мачевариановку» и немедленно получил ответ: «П. Е. Тыкину в Тыкинку».
Таких анекдотов про Петра Михайловича ходило множество. Подобно всем старым охотникам, Петр Михайлович был умелый рассказчик. Рассказы его если и не отличались иногда правдивостью, то всегда были остроумны.
Злые языки любили приписывать Петру Михайловичу такой рассказ:
– Померла у меня Лебедка, и остались после нее малые щенята; призвал я старосту и велел ему раздать щенят на деревню бабам, чтобы их выкормили. Я-то думал, будут с пальца или с соски коровьим молоком кормить, а они сдуру стали щенят кормить грудью, и вышли собаки глупые-преглупые.
После смерти Петра Михайловича его сыновья псарню ликвидировали, собак распродали любителям; между прочим, купил несколько борзых и двоюродный брат отца, Петр Федорович Филатов и у него в Михайловке еще лет 12 велась мачевариановская порода борзых, пока в 1893 г. пошла Михайловка с молотка; а перед тем Петр Федорович распродал собак, одну из которых, именно красавицу Лебедку, купил князь Васильчиков.
Петр Федорович, родной брат знаменитого профессора Нила Федоровича и отец ныне еще более знаменитого окулиста Владимира Петровича Филатова, был также искусный врач, особенно как хирург. После продажи Михайловки он сперва практиковал в Симбирске, а затем, овдовев, стал вместо частной практики брать места врача в разных окраинных экспедициях, например в Персии на постройке шоссе из Джульфы в Тегеран, затем в Маньчжурии на постройке железной дороги. Здесь я его встретил в 1903 г. на Хинганском перевале, возвращаясь из плавания на учебном судне «Океан».
Началась японская война, Петр Федорович захотел поступить врачом в армию. Запасся рекомендациями от своего брата Нила, от московских профессоров-хирургов, подобрал коллекцию своих специальных статей и явился в Мукдене или Харбине к главноуправляющему Красным Крестом князю Васильчикову.
Принимает его князь стоя, руки не подает:
– Что вам угодно?
– Я, ваше сиятельство, хирург, был 15 лет земским врачом, заведовал больницей, был затем в разных экспедициях и при постройке Маньчжурской железной дороги; Маньчжурию знаю, хотел бы получить службу в одном из госпиталей, имею вот рекомендации.
– Да, знаете, столько желающих; я посмотрю, подумаю, все вакансии заняты. Позвольте, однако, эти письма.
Начал про себя читать, затем говорит:
– Филатов, Петр Федорович, да это не вы ли мне лет 15 тому назад Лебедку продали?
– Я.
– Вы бы так и сказали, – схватил за обе руки, усадил в кресло, – ведь какая красавица-то была, какие от нее щенки пошли, ведь я породу до сих пор сохранил, чистых мачевариановских кровей.
Через полчаса Петр Федорович вышел от князя главным хирургом одного из самых больших полевых госпиталей.
Описывая это в письме к моему отцу, Петр Федорович закончил так:
– Вот, брат Николай, как меня Лебедка-то через 15 лет выручила, это не чета Нилочкиной рекомендации, какая он знаменитость ни есть.
Однако возможно, что князь рассуждал так: уж если Петр Федорович меня на собаке, которую я у него заглазно купил, не надул, то значит человек честный и на него положиться можно.
Теплый Стан. Сеченовы и Филатов
Село Теплый Стан Курмышского уезда Симбирской губернии, дворов в 200, тянется двумя порядками версты на полторы. Посредине южного порядка церковь; западная половина села была филатовской, восточная – сеченовской.
Филатовская усадьба принадлежала дяде моего отца, Петру Михайловичу Филатову, и состояла из сада в 16 десятин со старыми громадными деревьями, из которых одному, отполировав сечение коры [4], отец в лупу насчитал до 400 лет, двух барских домов, дома управляющего и усадебных строений. В большом доме жил сам Петр Михайлович, а в другом, малом, гостили сестры отца: незамужняя Анна Александровна Крылова и замужняя Софья Александровна Лодыгина.
Сеченовская половина заключала старый большой двухэтажный дом с садом и усадьбой, где жили братья Андрей и Рафаил Михайловичи Сеченовы. Рафаил был женат на Екатерине Васильевне Ляпуновой, Андрей в то время до 1872 г. был холост. Вместе с Екатериной Васильевной жили ее сестры: Глафира, Марфа и Елизавета Васильевны Ляпуновы, приходившиеся родными тетками моей матери.
Кроме того, на сеченовской половине были усадьбы Алексея Михайловича Сеченова и Варвары Михайловны, по мужу Кастен.
У Петра Михайловича Филатова были тогда только дочери – Маша, годом старше меня, и Варя, моложе меня года на четыре и поэтому считавшаяся «маленькой».
У Рафаила Михайловича была единственная дочь Наташа, года на три старше меня. У Наташи было три тетеньки, да гувернантка, а я считался разбойником, так как кинул в тетю Марфу чуркой, и Наташу от меня прятали и играть с ней не позволяли.
Обе половины Теплого Стана были нам сродни, поэтому примерно каждый месяц мы из Висяги ездили всей семьей гостить дня на три в Теплый Стан. Отец останавливался у Филатовых, а мать со мной – у Сеченовых.
Из этих поездок мне особенно врезались в память поездки летние. Дорога шла через Кишу и Семеновскую степь, причем Кишу приходилось переезжать три раза: один раз вброд и два раза по мостам. При переезде вброд через болотистую Кишу обыкновенно слезали кучер и отец
