У ворот Кремля мы выстроились попарно и пошли к Большому Кремлевскому дворцу. По дороге впервые в жизни я увидел знаменитые царь-пушку и царь-колокол.
С восторгом вступили мы в Кремлевский дворец, поднялись по широкой мраморной лестнице и вошли в громадный зал. Он сверкал и переливался многочисленными огнями. Там выпускники построились в шеренги.
Команды «Смирно» еще не было, но в этот момент торжественного ожидания мы переговаривались шопотом. Наконец, раздалась команда:
— Смирно!
Мы быстро подравнялись, вытянулись и замерли. На хорах большой оркестр заиграл встречу, и в зал вошли товарищи Калинин, Ворошилов и несколько высших командиров Красной Армии.
Товарищ Ворошилов приветствовал нас. Громко и звучно раздалось наше ответное приветствие. Наше напряжение вылилось в восторженные и несмолкаемые крики «ура».
В полной тишине был зачитан приказ о выпускниках, кто и с какой степенью окончил академию. После этого товарищ Калинин поздравил нас с окончанием академии и вступлением в семью командиров Красной Армии. После приветствия и поздравлений нас пригласили к столу. Открылась дверь другого зала, прекрасного, отделанного мрамором, где в виде громадной буквы «П» стояли накрытые столы. Это был Георгиевский зал Кремлёвского дворца.
Мы расселись за столами, но стол президиума еще не был занят. Вдруг раздались оглушительные аплодисменты. Под гром оваций в зал входили руководители партии и правительства и занимали места за столом.
Я сидел в середине зала, лицом к столу президиума, почти ничего не ел и не пил и с восторгом смотрел на знакомые по портретам и по описанию лица. Первый раз в жизни я видел так близко руководителей большевистской партии и Советского государства.
По окончании ужина руководители партии и правительства пошли к выходу через зал. Им устроили исключительно торжественную овацию. Всех их подхватили на руки и на руках понесли.
Замечательный был этот праздник!
Я шёл из Кремля, и мне казалось, что у меня выросли крылья за плечами. Всё будущее представлялось таким светлым и радужным.
По окончании академии меня послали работать на один авиационный завод. В это время на заводе только что выпустили самолёт новой конструкции. Это был истребитель, который с мотором в четыреста пятьдесят лошадиных сил развивал скорость двести восемьдесят километров в час. Машина эта меня сильно интересовала. Скорость её была по тем временам очень большая, гораздо выше скорости других самолётов.
Я внимательно и долго присматривался к новому истребителю, он мне очень нравился, но мне казалось, что можно при таком же моторе построить машину с большей скоростью.
Истребитель был биплан, а биплан обладает большим лобовым сопротивлением по сравнению с монопланом, поэтому на нём трудно добиться высокой скорости. Я подумал, что если построить моноплан с таким же мотором, то можно получить гораздо лучшие лётные качества.
Это была совершенно новая задача. На вооружении нашей боевой авиации имелись тогда исключительно самолёты типа биплана.
В то время я уже имел порядочный опыт конструкторской работы и законченное инженерное образование, поэтому довольно скоро сделал предварительные расчёты и подсчёты моноплана сравнительно с бипланом. Выходило так, что на моноплане можно добиться не только большей скорости, но даже посадить и второго человека — сделать самолёт двухместным.
Я посоветовался со специалистами, боясь, что мои выводы могут оказаться ошибочными. Но все нашли их правильными. Тогда было решено машину спроектировать и построить.
Я разработал эскизный проект самолёта и на технической комиссии доказал, что при моторе в четыреста пятьдесят лошадиных сил можно сделать двухместный моноплан со скоростью триста двадцать километров в час.
Некоторые встретили мой проект неодобрительно и даже враждебно. Несмотря на это, проект был утверждён. Мне удалось воодушевить ближайших своих помощников мечтой о создании быстроходного и совершенно нового в нашей авиации самолёта.
И скоро у нас сплотился хотя и маленький, но дружный коллектив молодых инженеров и рабочих.
Мы разработали проект и чертежи самолёта и стали строить. Правда, постройка велась полукустарно. На заводе нам сначала вообще не хотели дать ни помещения, ни оборудования по той причине, что постройка этого самолёта не являлась плановой работой завода. И только при поддержке общественных организаций нам удалось получить небольшой уголок. Работать было очень трудно, но так как коллектив состоял из одних энтузиастов, дело шло довольно успешно.
В конце лета 1932 года машина вышла на аэродром.
Испытание самолёта опять проводил шеф-пилот Юлиан Пионтковский. Это прекрасный лётчик, обладавший всеми качествами лётчика-испытателя. Смелый и вместе с тем осторожный, он всегда был очень спокоен перед полётом. Когда он садился в новый самолёт, в его глазах не было ни тени сомнения или страха. Спокойствие лётчика действовало успокаивающе и на конструкторов.
Я условился с Пионтковским, что если он почувствует в первом полёте хоть малейшую неуверенность или увидит, что самолёт ведёт себя ненормально, он сейчас же сядет, не делая целого круга над аэродромом.
Чтобы не собирать много любопытных, мы решили испытывать машину в воскресенье, в шесть часов утра.
Точно в назначенное время собрались на аэродроме все, кто должен был присутствовать при испытании. Я крепко пожал руку Юлиану и отошёл в сторону.
Лётчик сел в самолёт. Вместо пассажира во второй кабине заранее был закреплён груз в восемьдесят килограммов весом.
Запустили мотор. Пионтковский тщательно его опробовал, сделал на самолёте несколько пробежек по земле, потом оторвался на два-три метра, пролетел около километра, потом снова приземлился, подрулил ко мне и сказал:
— Всё в порядке! Можно лететь?
Я разрешил полёт. Прямо с места лётчик дал полный газ. Мотор заревел. Самолёт рванулся вперёд, оторвался от зелёного ковра лётного поля и пошёл в воздух. Мы следили, затаив дыхание. Самолёт набрал высоту метров триста, развернулся, дал один круг над аэродромом, другой, третий, четвёртый. Чем больше лётчик делал кругов, тем легче становилось у меня на сердце. Значит, всё в порядке.
Наконец, самолёт пошёл на посадку. Мы, счастливые, довольные, побежали ему навстречу. Пионтковский высунулся из кабины и сделал нам знак — отлично! А когда он вышел, мы подхватили его и начали качать. Так обычно заканчивается испытание нового самолёта.
Потом я спросил Юлиана Ивановича:
