Сегодня море предстало в такой синеве, какой я, кроме как под воздействием мескалина[65], никогда не видел — волна спадала гладко и податливо; энергия исходила не от движения, а от цвета. Это, конечно, было сразу после пробуждения, когда я еще в полусне подошел к окну каюты. Тут восприятие выходит за пределы шкалы и палитры. При этом мне пришло в голову, что после сауны я тоже воспринимаю цвета более интенсивно.
Мне следовало бы еще раз остановиться на разнице приближений, с одной стороны, к арифметической, с другой — к орфической точке нуля. Одно увеличивает физическую, другое — метафизическую силу. Наше время неспособно к обеим. Отсюда стремление ко все убыстряющемуся движению при нарастающем недостатке как светского, так и духовного господства[66].
* * *
В сумерках мы прошли мимо Стромболи. Час выпал благоприятный; было еще достаточно светло, чтобы разглядеть контуры острова, но уже настолько сумеречно, что был хорошо виден огонь вулкана. Из столба дыма пробивалось ленивое пламя, которое иногда оживало, как будто его раздували кузнечным мехом, и выбрасывало сноп искр. В воздух медленно поднимались большие камни.
Оборачиваясь назад, я видел темный конус на фоне грязно-черных облаков. Морской берег окружал его подобно узким полям шляпы, на которых по обеим сторонам, точно застежки, выделялись белые дома поселений.
НА БОРТУ, 1 ИЮЛЯ 1965 ГОДА
В полдень волнение усилилось. Я почувствовал, как во мне поднимается легкая тошнота, прервал трапезу, ушел в каюту, выпил там рюмку виски и, улегшись, принялся читать Лихтенберга. Вечером я принял участие в радушном приеме, устроенном капитаном, и отведал кулинарных шедевров от шеф-повара.
Мы теперь, кроме одного инженера и его супруги, единственные немецкие пассажиры на борту среди англичан, французов и американцев. Экипаж тоже интернациональный: испанские стюарды, в прачечной — китайцы.
Часы были переведены на час вперед.
НА БОРТУ, 2 ИЮЛЯ 1965 ГОДА
Вокруг вода. На горизонте время от времени возникают корабли, чаще всего танкеры, следующие в Суэц. Хорошо поработал, чередуя прогулку по палубе и посещение читального салона; когда там становится слишком шумно, я переселяюсь в каюту, где хорошая звукоизоляция.
Вечером мы посмотрели фильм «The Woman of Straw»[67], американскую халтуру с грубо состряпанным действием, и в ней впервые увидели очень известную Лоллобриджиду. «Магги тоже известна», как говорил Франк Ведекинд, который, должно быть, знал, о чем говорил, — но в данном случае разочарование было приятно. Женщина эта гораздо грациознее, чем я предполагал по рекламе; пожалуй, она заслуживала бы лучшего сценария.
Часы были снова переведены на час вперед.
НА БОРТУ, 3 ИЮЛЯ 1965 ГОДА
На рейде Порт-Саида, своего рода корабельном вокзале. Море илисто-зеленое; повсюду, где суда встали на якорь, расползаются светло-коричневые пятна грязи. Наконец, входим в гавань; начинается щелканье и жужжание камер. Штирляйн: «Фотографы — это люди, которые крадут у себя настоящее, а у других будущее» — правильно, поэтому и рассматривание фотографий представляет собой нивелирование.
Мимо памятника Лессепсу[68]. Высокоуважаемый валялся на земле; пьедестал был пуст. Закат Европы Шпенглер представлял себе совсем не таким. Спрашивается, какой прок англичанам от всех их усилий.
В гавани. Подплыла стайка молодых арабов; они, как амфибии, проскальзывают под лодками, пересекающими им дорогу, ныряют за монетами, демонстрируют их и потом прячут в рот. Вот на борту появились мастера «галли-галли», фокусники, извлекающие цыплят из таких мест, откуда не ждешь, например, из-за пазухи стюардессы. Один, худой парень, немного напомнил мне доктора Геббельса; когда манипулируешь, нужно отвлечь внимание.
С берега был наведен понтонный мост, настоящий Мидгардский змей, который следовал изгибам течения и который американец рядом со мной назвал «very clever»[69]. За все свои путешествия он ничего подобного не видел.
В городе. Базары, рынки, толкотня, беспорядочно разбросанные жилища, высотные здания. Я снова спросил себя, как строительство в таких странах может идти в ногу с упадком. Здесь он кажется особенно изнурительным — как лихорадка.
Хорошо вооруженные солдаты; на боковых улицах картины крайней нищеты, настоящего увядания. Горы отбросов; какая-то девочка выбирала из кучи сгнивших помидоров гнилые наполовину.
Апатия бедности, которую Маркс приписывает люмпен-пролетариату, может иметь и климатические причины или ими усиливаться. В таких странах не происходят социальные революции, в лучшем случае приходит какой-нибудь социально мыслящий генерал. Впрочем, в Генуе у меня сложилось впечатление, что появляются признаки гражданской войны.
Порадовался высоким пальмам, гибискусу и одному светло-зеленому дереву, которое цвело, словно на нем была горящая крыша.
Есть свалки, куда народы сгружают свои отбросы. На понтонном мосту торговец, который знал лишь несколько немецких слов, в частности, «свинство». В числе восточных вещиц местного производства он предлагал бутылочки с настойкой на кантаридах[70]. Он по-немецки рассказывал о чудодейственных свойствах настойки, но только не о «главном». Это, верно, обрадовало бы маркиза[71], который считал ее популярное применение нечестивым.
За чаем беседа с испанским стюардом Фернандесом. Как Валентино имел обыкновение никогда не пропускать начало охотничьего сезона на Сардинии, так и Фернандес старается каждый год 15 мая оказаться в Мадриде, когда начинается коррида.
— Вы, конечно, думаете об этом как все немцы? Они видят только кровь.
— Во-первых, я думаю не как все немцы, а во-вторых, если бы я был быком, то предпочел бы пасть на арене, чем на одной из гигиенических боен.
— В первый раз слышу такое.
— Спасибо, Фернандес. А теперь я устрою себе сиесту.
— Вы правы. Вечером нужно быть выспавшимся.
НА БОРТУ, 4 ИЮЛЯ 1965 ГОДА
Ночью по каналу. «Гамбург», как почтовое судно, вел конвой. Почти до вечера мы простояли в Большом горько-соленом озере, где могут разминуться и дождаться встречного конвоя суда, идущие по узкому водному пути. У сливов собрались массы длинных, бледных рыб. Они напомнили мне корюшку, из которой мама пекла своеобразные оладьи. Там же я впервые за время путешествия увидел медузу — светлый колокол почти шарообразно выгибался в систоле, темнело фиолетовое ядро.
