— Да ведь на собрании, конечно, производились сборы на какую-нибудь революционную цель, — сразу сказал Милюков, — и вас накажут за это, если даже убедятся в невинности содержания беседы.
— Да это осталось совершенно неизвестным! — воскликнул я. Я не упомянул о сборах, и тем не менее Милюков сразу уразумел суть дела, а ведший дело целые месяцы Новицкий с целым штатом жандармов и прокуроров даже не догадался кому-нибудь из арестованных задать вопрос: был ли вход на реферат платный или нет? Ведя следствие по ложному следу, Новицкий так и упустил из виду это обстоятельство, которое все же могло бы послужить к нашему обвинению, хотя и не очень тяжелому: вход был платный, и плата взималась с какою-то революционною целью, помнится, в пользу забастовщиков (тогда в Киеве шла забастовка пекарей, если не ошибаюсь).
Подобными промахами полна жандармская карьера Новицкого. Наконец, наверху поняли полное его несоответствие требованиям времени, и Новицкий, кажется, в 1904 или 1905 г. должен был уступить место людям более тонким и ловким, и систему повальных арестов и грозных запугиваний заменила другая, более совершенная.
Но прошло еще несколько лет, и Новицкий вновь всплыл на поверхность жизни. Летом 1907 г. он был назначен одесским градоначальником. Перед отправлением на место нового назначения Новицкий был в Петербурге, и здесь с ним имел беседу сотрудник «Руси»[13] С. А-ч.
Новицкий сказал А-чу, что он никого не боится, что все его действия будут вытекать из долга службы перед государем и родиной, что он жалоб не боится, так как всегда найдет поддержку в высших центральных властях, что он лично известен государю, что он не допустит уличных избиений, что он враг избиений мирных жителей, что в его глазах каждый мирный житель имеет право мирно заниматься своим делом. «Во всей своей деятельности я всегда поступал исключительно по закону», говорил генерал А-чу. «Только этим я объясняю добрые ко мне отношения осужденных главарей и работников революционных организаций. Я избегал беззаконного и ненужного их раздражения».
Характер речи Новицкого схвачен А-чем совершенно верно; странно только, что А-ч вполне поверил ему и вынес впечатление, что генерал Василий Дементьевич одушевлен лучшими и благими намерениями[14].
Новицкий вообще был очень словоохотлив и любил пускаться со всеми, в том числе и с подневольными его слушателями и, в особенности, с их родными, в беседы более или менее интимного характера. В этих беседах он всегда и очень охотно, вопреки общественным его действиям, говорил о своей любви к законности, как о ней же он говорил и А-чу; всегда придавал себе вид человека глубоко сердечного, тяжело страдающего, когда он принужден причинять другим зло, вместе с тем человека сурового долга, который своему долгу перед царем и отечеством жертвует своими гуманными чувствами.
И, кажется, он действительно верил этому, и бывали такие арестованные, еще чаще их родители, которые льстили Новицкому, играя на этой струнке и, говоря ему об его сердечной доброте, добивались кое-каких льгот.
Слова Новицкого о добрых отношениях осужденных благодаря ему революционеров, конечно, грубая, наглая ложь. Человек, побывавший у него в руках, не мог не чувствовать к нему глубочайшей ненависти. Но некоторая своеобразная доля правды в этих словах — все же есть. Осужденные революционеры его ненавидели, но революционеры, не попавшиеся в его лапы, — а таких, благодаря его сыщицкой бездарности, всегда было очень много, — относились к нему благодушно, только высмеивая его и твердя, что «за таким жандармом жить еще можно».
В конце 1902 г. Новицкий праздновал свой 25-летний юбилей. По этому поводу киевский социал-демократический комитет счел нужным и с своей стороны послать ему свое поздравление. Поздравление было напечатано со всею доступной для нелегальной типографии тщательностью и распространено по городу в большом числе экземпляров.
Вот это поздравление.
«Киевский комитет Российской социал-демократической рабочей партии генералу Новицкому, по поводу его двадцатипятилетней жандармской деятельности и предполагаемого оставления им поста начальника киевского губернского жандармского управления.
„Ваше Превосходительство, Высокопочитаемый Василий Дементьевич.
До нас дошли вести, что Вы, Ваше Превосходительство, собираетесь покинуть тот пост, на котором Вы со славой подвизаетесь уже четверть века. Она повергла нас в глубочайшую скорбь. Не думайте, Ваше Превосходительство, что это — шаблонная фраза, столь обычная при проводах высокопоставленных лиц. Нет, не имея высокой, хотя, может быть, несколько опасной чести быть лично известными Вашему Превосходительству, мы не видим нужды заискивать перед Вами и говорим от полноты сердца.
Четверть века стояли Вы на своем посту. Многие тысячи лиц подвергнуты Вами за это время аресту, еще большее число — обыскам, несколько сотен людей отправили Вы на более или менее отдаленные места Европейской и Азиатской России. При этом у Вас была своя система. Лишь в редких случаях Вы искали себе жертв в рядах той или другой революционной фракции, и систематически избегали трогать нас — членов комитета социал-демократической партии, уже по многу лет принадлежащих к его составу. Наша новая типография существует в Киеве уже почти четыре года; за эти годы беспрерывной работы шрифт успел стереться, и хотя за это время Вы обшарили не менее тысячи квартир, но при этом Вы всегда выбирали именно те, где типографии нет и быть не может. Зато Вы охотно направляли Ваши удары на умеренно-либеральных представителей интеллигентного и буржуазного общества, когда те каким-либо образом, основательно или неосновательно, приобретали себе репутацию людей неблагонамеренных; Ваши удары падали на студентов, недовольных университетскими порядками; всего же чаще — на рабочих, причем Вы никогда не считали нужным разбирать: кто из них принадлежит к социал-демократической партии, кто ей только сочувствует, а кто даже и вовсе не сочувствует.
Нам не дано проникнуть в глубокий, но сокровенный смысл Ваших целей, но мы знаем, что сотни людей из интеллигентного общества, ранее бывших либералами, колеблющимися, иногда даже консерваторами, и тысячи рабочих, никогда ранее не задумывавшихся о своем положении, на которых не действовали самые наши убеждения, — приходили к нам после того, как они оканчивали курс в школе Вашего Превосходительства. Вас упрекают за жестокость, многие говорят о бездушии Вашем и свирепости, некоторые, по поводу Вашей деятельности, вспоминали того Щедринского генерала Топтыгина, которого послали „учинять кровопролития“ и который вместо того, „чижика съел“; но мы считаем такое сравнение неправильным, так как, во-первых, вы не раз учиняли действительные „кровопролития“, а во-вторых, и съеденный Вами „чижик“, своим предсмертным писком, не мало содействовал пробуждению киевских обывателей от их вековечного сна.
