с Неаполем; речь не шла о создании нового альянса с Францией, требовалось просто добиться от Луи XI исполнения ранее принятых обязательств. Но у короля оказались более важные для его царствующего дома дела; он занимался поглощением владений герцога Бургундского, которому он только что нанес поражение (и убил его), и переводом их под свое управление.
Луи сделал множество эффектных жестов. Он запретил въезд в свое королевство врагам Лоренцо Великолепного. Он побуждал правителя Милана к конкретным акциям – что вряд ли представляло какой-то риск для самого Луи, ибо Милан и так уже глубоко увяз в войне на стороне Флоренции. Доказывая необходимость поддержать Флоренцию, он стремился уменьшить влияние Папы и его доходы во Франции. Он угрожал вторгнуться в Италию; возможно, и вправду подумывал об этом. «Если вы откажетесь от соблюдения мира, – писал он Ферранте, королю Неаполя, – мы позаботимся об этом силами наших людей с оружием… и добьемся мира военными средствами» [59].
Флорентийцы уполномочили Гидо Антонио использовать любые нестандартные аргументы, способные побудить короля к конкретным действиям. «Флорентийцы в вашем распоряжении, – уверяли его, – и будут впредь, пока стоят стены нашего города» [60]. Но Луи не сделал ничего. Лоренцо вскоре отчаялся получить хоть какую-то реальную помощь от французского короля [61]. Посольство, впрочем, не достигло успеха и в двух более мелких задачах: не удалось получить компенсацию для флорентийских купцов, которых грабили французские пираты, и не допустить вхождения Венеции в Святую Лигу – религиозный пост-военный альянс, который составили Франция, Флоренция, Неаполь, Милан и Ватикан с декларативной, и оставшейся неисполненной целью осуществления нового крестового похода. Когда Гидо Антонио был отозван из Франции и вернулся во Флоренцию летом 1480 года, то сообщил, что при французском дворе ему не удалось достичь заметного прогресса ни по одному пункту.
Америго с тех пор ни разу не принял участия в дипломатической жизни и никогда не занимал никакую оплачиваемую государственную должность. Для роли «секретаря» посольства, если он и выполнял соответствующие функции, Америго был иначе скроен. Он ни разу не вспомнил Париж в сохранившихся записках. Биографы просто попусту тратят время, рассуждая о том, кого он мог встретить в столице Франции: брат Колумба Бартоломео – наиболее примечательная фантазия, хотя его почти наверняка не было в Париже, когда там находился Америго. Подобные натяжки не имеют смысла. Он не встретил там никого из тех, кто сыграл какую-либо значимую роль в его жизни. Выглядит так, словно Америго получил свой шанс… и упустил его.
В последующие несколько лет, однако, он не нуждался в средствах. В 1482 году, незадолго до своей смерти, Настажио поручил сыну вести дела от его имени. Когда отец умер, позиции Америго казались относительно прочными как в отношении дел семьи, так и в смысле перспектив стать ее главой. В феврале следующего года Америго получил письмо от одного из наиболее выдающихся членов клана Симоне Веспуччи. Тон письма был доверительным; очевидно, Симоне поручал Америго покупать и продавать драгоценности от его имени, прежде всего сапфиры – хотя это оказалось не тем, на что рассчитывал Америго. Симоне просил передать нижайшие поклоны Джорджио Антонио и, что более интересно, «Лоренцо Великолепному» [62]. Здесь есть риск запутаться, ибо кузен Лоренцо, Лоренцо ди Пьерфранческо, также был прозван «Великолепным»; в одаривании этим эпитетом флорентийцы не всегда проявляли разборчивость. Но в данном контексте и в виду того факта, что Гидо Антонио ввел Америго в орбиту властителя города, скорее всего имелся в виду именно Лоренцо Великолепный. Если это так, то письмо является первым свидетельством личной близости Америго к великому владыке Флоренции. Но также и последним. Как Америго сумел подобраться к Лоренцо так близко? Почему эти отношения не продлились? Чтобы понять случившееся, нужно совершить экскурс в политическую жизнь Флоренции и прежде всего в уникальный мир Лоренцо.
В тени «Великолепного»
«Я не владыка Флоренции, – написал Лоренцо в 1481 году, – просто гражданин, обладающий некоторой властью» [63]. И формально не погрешил против истины. Стать Владыкой нельзя было там, где прочно укоренилась республиканская добродетель. Другие флорентийские общины перешли под власть владык во время позднего Средневековья, но не Флоренция – если флорентийцы не пали жертвой самообмана. Леонардо Бруни, великий идеолог города начала 15-го века, гордился тем, что когда везде торжествовали тираны, его город оставался верен своему наследию, фундамент которого заложили – так утверждал миф – древние римские республиканцы. Флорентийцы, замыслившие убить Лоренцо во время заговора семейства Пацци в 1478 году, полагали себя воплощением добродетелей Брута, пожертвовавшего Цезарем ради сохранения чистоты республики. Лозунгом восставших был клич «Popolo e liberta!», хотя эти слова не стоит понимать слишком буквально, ибо большинство мятежей представляло собой борьбу отодвинутых от власти семей с теми, к кому Медичи благоволили. Малая часть заговорщиков хотела ликвидировать блага олигархата; они просто хотели их получить в свое безраздельное пользование. Аламанно Ринуччини, один из наиболее думающих сторонников Пацци, осудил Лоренцо в неопубликованном «Диалоге о Свободе», но главной мишенью его ненависти были выскочки, которых Медичи через выборность продвигал на городские должности [64].
Но «некоторая власть», которую Лоренцо признавал за собой, возвышала его над всеми гражданами города. Он никогда не занимал официального политического поста. Он не был даже членом исполнительного совета Флоренции, не говоря уже о должности главы города-государства – но всё это не имело принципиального значения. Конституция Флоренции была скроена по стальным лекалам республиканских принципов и забрана решеткой защиты от возникновения тирании. Как следствие, формальная бюрократия не могла никоим образом узурпировать власть. Ее представители менялись каждые два месяца и определялись путем непрямых выборов и лотереи из менявшихся списков достаточно богатых или аристократических семей. Ключ к постоянной власти лежал не в попадании в государственные структуры, но в подчинении себе всей системы. Лоренцо действовал хитростью.
Первым элементом в его системе управления была ловкая манипуляция институтами и группировками. Он присоединялся ко всем, обрабатывал каждого. В отличие от ранних правителей Медичи, он болтал с простыми гражданами в соборах и на площадях. Он принадлежал к гораздо большему числу всевозможных содружеств, гильдий и комитетов, чем мог посещать регулярно; но они позволяли ему расширять собственную сеть из граждан, связанных взаимными обязательствами, и получать полную информацию о происходящем в городе. Формальные решения всех организаций, членом которых он являлся, Лоренцо, разумеется, получал по статусу. Более важным было то, что всё сказанное на встречах и собраниях доносилось до него посредством обратной связи. Управление республикой было своего рода кибернетической задачей. Входные коды передавались шепотом – паролями обменивались на частном языке конкретной семьи или арго
