Что сказать Вам о Работникове? Он ужасно, несказанно мучался, и смерть была для него истинным избавлением. Последние четыре недели совсем напоминали то, что рассказывает Толстой о болезни Ивана Ильича. И, знаете, мне кажется, что в жизни человека — смерть далеко не самое нелепое и ужасное… Мистического ужаса перед смертью у меня нет. И не потому, что она для меня «слово между слов», как удачно выразился когда-то Минский, а потому, что я в ней вижу лишний шаг для человека. Если бы для людей не было бы надежды, что они уйдут когда-нибудь из этого мира, жизнь стала бы невозможной. Ждет ли нас за гробом лучшее, или человек навсегда исчезнет в пустом «нигде» — все же смерть для него — шанс. Ну, скажите, что это была за жизнь у Работникова, когда над ним вечно висел Дамоклов меч, когда ему только и приходилось думать, что о своем здоровье, когда все, что есть лучшего для человека, было у него отнято проклятой болезнью, больше десяти лет державшей его в своих лапах.
Вы правы — он любил жизнь и не хотел умирать, ибо все мы боимся неизвестности. Но так жить не стоит. Если правы те философы, которые видят в жизни человека одно цветение на поверхности бытия, если живое — только дополнение к мертвому, если мы настолько бессильны, что случай может играть нами, то будь трижды проклята эта вся комедия: не будем жалеть о жизни. Вы знаете, что я не так думаю. Вы знаете, что я не могу себе представить, чтоб нелепость владычествовала над тем чудом, которое называется человеком, живым, думающим, чувствующим существом. А в таком случае — смерть снова наш шанс, и бояться ее не приходится. Когда-то я думал иначе. Это потому, что я считал человека бессмертным: думал — что Кай смертен, а я, Работников и т. д. — бессмертны и вообще охранены от той нелепости, которая была мне известна под именем несчастья, трагедии и т. д. Теперь дело иное… Если бояться смерти, то нельзя жить. Это одна из замолчанных истин. А замолчанные истины становятся ядовитыми, как сказал когда-то Нитше. (Письмо к С.Г.Пети. Вико, 22.09.[1897]).
Чтобы полнее осветить год, прожитый Шестовым в Италии, привожу письмо, написанное им отцу. В первой части он пишет о своей работе. Вторая часть письма касается ведения киевского семейного дела. Всю жизнь Шестову пришлось заботиться о деле, и он на него затратил много времени и труда. Большое количество писем с отчетами и советами было им написано родителям в последующие годы:
Дорогой папаша! Фаня передала мне письмо твое и все, что ты на словах просил ее передать мне. Если я до сих пор писал только краткие извещения о здоровьи своем, — то потому, что больше нечего было говорить. И у меня самого жизнь теперь так сложилась, что заботы о здоровьи выступают на первый план, и затем, откровенно говоря, мне всегда казалось, что другие мои заботы не представляют для тебя особенного интереса. Я говорю о своих занятиях. Мне кажется, что ты не придаешь им того значения, которое они имеют для меня, — и потому я в своих письмах никогда о них не говорил. Я не хочу сказать этим, что ты невнимателен ко мне. Но всегда всем первые шаги на каком-нибудь поприще кажутся сомнительными.
И мне совершенно потому понятно, если ты относишься с недоверием к моим работам и не хочешь в них видеть основание моего будущего. Тем более, что без борьбы ничего в жизни не удается — даже скромное и маленькое дело всегда требует от человека большого терпения и настойчивости. Теперь печатается моя первая книга — и можно заранее предвидеть, что ее встретят нехорошо.
Меня лично это не пугает. Я знаю, что в литературе завоевать себе успех никогда не удается сразу. Каждый думает по-своему и считает другого, думающего и говорящего иначе, невеждой или глупым человеком. Меня поэтому не очень сильно огорчит даже самый резкий отзыв критики. Но тебе, я боюсь, покажется, что я взялся не за свое дело. А меж тем у меня другого дела уже не может быть. И главное — мне теперь другим делом невозможно заниматься — уже хотя бы в силу моей болезни. Правда, литература не обещает больших доходов.
Но ведь мне много и не нужно. Теперь еще, вследствие того, что я лечусь и затем расплачиваюсь за чужие долги, у меня большие расходы. Но когда всего этого не будет, с меня будет достаточно и малых средств, которые впоследствии я, как и всякий другой писатель, буду в состоянии выработать себе. Все дело лишь в том, чтобы теперь, пока болезнь еще мешает мне работать как следует и пока мне приходится делать первые шаги, иметь возможность жить в тех условиях, которые требуются занятиями. Т. е. иметь необходимые для жизни средства и жить заграницей, где все лучше приспособлено для работы и где я могу следить за новыми литературными течениями. Но в Россию мне теперь все равно нельзя приехать из-за учебного сбора. Значит, все сводится к тому, что у меня здесь уйдут лишние деньги. А затем, если только мне не станет хуже, если я смогу дальше работать и не тратить, как теперь, большую часть дня на лечение — я надеюсь, что добьюсь
чего-нибудь в жизни. Конечно, я не могу тебе представить прочных доказательств того, что я в конце концов успею. Кто может за это поручиться? Тем более, что и книги моей почти никому пока я не показывал, кроме Левина, который теперь в Петербурге следит за ее печатанием. Он отозвался о ней очень лестно. Я лично его мнением очень дорожу: он очень образованный, умный человек, и сам опытный писатель. Для меня его слова больше значат, чем мнения официальных критиков. Но ты его ведь и не знаешь совсем. Остается, таким образом, один выход — который волей-неволей приходится принять: нужно ждать. И мне это ожидание нелегко. Но что же пока остается делать? Когда можно выбирать — то рассуждаешь, что лучше, что хуже. У меня же выбора нет. Я не хочу этим сказать, что мне не по душе литературная работа. Наоборот, она мне очень нравится и я ею охотно занимаюсь. Мне только тяжело сознавать, что я не могу еще так скоро рассчитывать на заработки. Отсюда, из заграницы, немыслимо думать о том, чтобы сотрудничать в газетах. Пока напишешь статью и отошлешь ее, проходит много времени и статья запаздывает. Да и, кроме всего, газетная работа отнимает слишком много времени, которое теперь мне было бы лучше потратить на занятия.
Если бы мне знать, что я не должен особенно хлопотать до поры до времени о заработках — это было бы большим для меня облегчением. И ведь несомненно, что, если бы только у нас в деле соблюдался немного больший порядок, я мог бы без тяжелого сознания своей вины получать из дому необходимые средства. Я видел отчет магазина за прошлый год. Дела в хорошем положении. Одно плохо: опять стали покупать товару больше, чем нужно. За прошлый год куплено на 584 тысячи, а продано, за вычетом прибыли, на 560 тысяч. Значит, увеличилось на 24 тысячи товару. А должно было бы на столько же уменьшиться. Выходит, что у нас не следят за покупкой с той осторожностью, какая необходима, если не желают иметь лишней обузы в товаре и затем затруднений в платежах. Я могу на это сказать только одно: необходимо, чтобы
