Государь император только что дал одному из строящихся на Каспийском море судов имя „Генерал Скобелев“. Оказание мне этой чести, крайне редкой, доказывает, что я отнюдь не вне милости и что, следовательно я нахожусь здесь по своей доброй воле Но если бы моя откровенность и сопровождалась неприятными для меня последствиями, я все-таки продолжал бы высказывать то, что я думаю Я занимаю независимое положение – пусть меня только призовут, если возникнет война, остальное мне безразлично. Да, я сказал, что враг – это Германия, я это повторяю. Да, я думаю, что спасение в союзе славян – заметьте, я говорю славян – с Францией».[17]
Речь перед сербскими студентами вызвала отклик во всей Европе, быстро докатившийся до берегов Невы. После ее появления в печати русский посол в Париже князь Орлов тут же отправил донесение министру иностранных дел Гирсу «Посылаю вам почтой речь генерала Скобелева с кратким донесением, – писал посол – Генерал тот в своих выступлениях открыто изображает из себя Гарибальди. Необходимо строгое воздействие, доказать, что за пределами России генерал не может безнаказанно произносить подобные речи и что один лишь государь волен вести войну или сохранить мир. Двойная игра во всех отношениях была бы гибельна. Московская (тут явная ошибка, надо петербургская. – Авт.) его речь не была столь определенна, как обращение к сербским студентам в Париже».[18]
Находившийся в Крыму бывший военный министр Д. А Милютин отмечал в эти дни в своем дневнике «Газеты всей Европы наполнены толками по поводу неудачных и странных речей Скобелева – петербургской и парижской Не могу себе объяснить что побудило нашего героя к такой выходке Трудно допустить, чтобы тут была простая невоздержанность на язык, необдуманная, безрассудная болтовня, с другой стороны, неужели он намеренно поднял такой перепрлох во всей Европе только ради ребяческого желания занять собою внимание на несколько дней? Конечно, подобная эксцентрическая выходка не может не встревожить и берлинское, и венское правительство при существующих отношениях между тремя империями. Тем не менее самое возбуждение общественного мнения такими речами, какие произнесены Скобелевым, выявляет больное место в настоящем политическом положении Европы и те черные точки, которых надобно опасаться в будущем. Любопытно знать, как отнесутся к выходкам Скобелева в Петербурге»[19]
Официальный Петербург был чрезвычайно встревожен парижскими событиями, или, точнее говоря, откликом на них в Германии и Австро-Венгрии. 8 февраля 1882 года государственный секретарь Е. А. Перетц отмечал: «Речь Скобелева к парижским студентам, произнесенная против Германии, волнует петербургское общество».[20] Примерно в эти же дни граф Валуев записал в дневнике «Невозможное множится… После речи здесь ген. Скобелев сервировал новую поджигательную речь в Париже, выбрав слушателями сербских студентов».[21]
Александр III выразил недовольствие случившимся. В «Правительственном вестнике» было опубликовано специальное заявление правительства, в котором оно осуждало выступление Скобелева. «По поводу слов, сказанных генерал-адъютантом Скобелевым в Париже посетившим его студентам, – сообщалось в заявлении, – распространяются тревожные слухи, лишенные всякого основания. Подобные частные заявления от лица, не уполномоченного правительством, не могут, конечно, ни влиять на общий ход нашей политики, ни изменить наших добрых отношений с соседними государствами, основанных столь же на дружественных узах венценосцев, сколько и на ясном понимании народных интересов, а также и на взаимном строгом выполнении существующих трактатов».[22]
В Париж ушло распоряжение, приказывающее Скобелеву немедленно вернуться в Россию. 10 февраля князь Орлов докладывал: «Я сообщил генералу Скобелеву высочайшее повеление возвратиться в Петербург. Несмотря на лихорадку, которой он болен, он выедет завтра и поедет, минуя Берлин, о чем я предупредил нашего посланника». Через два дня последовало новое донесение: «Генерал Скобелев выехал вчера вечером. Ему указана дорога через Голландию и Швецию, дабы избежать проезда через Германию».[23]
Опасения русских дипломатов имели основание, поскольку общественное мнение Германии было настроено против Скобелева. Беспристрастный наблюдатель, англичанин Марвин, посетивший в эти дни Петербург и бывший, проездом в Берлине, свидетельствовал: «По всему пути в разговорах только и слышалось, что имя Скобелева. В Берлине имя его повторялось в речах и беседах всех классов общества».
Иначе, естественно, отнеслась к Скобелеву французская общественность, представители которой откровенно радовались смелым словам «белого генерала». Скобелев несколько раз уверял: происшедшее не входило в его планы, что он стал жертвой газетной сенсации, что якобы, когда утром он прочитал свою речь в газете, то немедленно пошел в редакцию «Нувель ревю», но там его встретили словами: «Простите, но умоляем вас: не отказывайтесь от ваших слов».
Высоко оценил высказывания Скобелева и французский премьер-министр Гамбетта. В беседе с Михаилом Дмитриевичем он сказал, что эта речь «уже оказала им, французам, великую пользу, воспламенив сердца патриотическим жаром и возбудив надежды на союз с Россией». Правда, при этом он отметил, что в своей газете был вынужден ради политической осторожности «осуждать бестактность генерала».
Вероятно, Гамбетта был не прочь использовать Скобелева в своей политической игре. Он рассчитывал втянуть Россию в войну с Германией, а затем потребовать от последней территориальных уступок для Франции. Напомним, что в 1871 году Франция проиграла войну Германии и от нее были отторгнуты некоторые области.
Интересно, что в России политические единомышленники Скобелева не поддержали. Игнатьев и Аксаков поспешили обратиться с личными посланиями к всесильному обер-прокурору Святейшего синода Победоносцеву, в которых заверяли его в отрицательном отношении к происшедшим во Франции событиям.
«Душевно уважаемый Константин Петрович, – писал граф Н. П. Игнатьев, – Скобелев меня глубоко огорчил, сказав непозволительную речь в Париже каким-то сербским студентам. Он ставит правительство в затруднение своим бестактным поведением».[24] Ему вторил Аксаков: «Спасибо тебе за письмо, которое дышит искреннею патриотическою тревогою, но ты напрасно тревожишься. Я вовсе не одобряю парижской речи или несколько слов, сказанных Скобелевым в Париже студентам…»[25]
