Расчеты, построенные на точном учете борющихся сил, а главное, на настроении крестьянских и рабочих масс, оправдали надежды Москвы: гетмана свергнул Петлюра, Петлюру — повстанческие атаманы, и в результате, за три месяца второй украинской кампании советская власть получила в свое распоряжение не только чрезвычайно богатый и обширный край, но и выход к портам Черного и Азовского морей. Кроме того, советские армии получили возможность теснить казаков, а за ними и добровольцев.
Однако, блестяще выполнив основную роль своего плана, советское командование допустило ряд второстепенных ошибок, впоследствии оказавшихся роковыми.
Советское командование, создав до начала военных действий «украинскую» армию, численностью не более 25 000 человек, не прошедшую боевого обучения и мало дисциплинированную, как, впрочем, и вообще вся Красная армия того периода, не учло расходов этой армии на организацию комендантских команд, штабов и различных частей чисто вспомогательного характера, предназначенных для укрепления тыла, чему советская власть, в противоположность Деникину, Колчаку и Врангелю, придавала и придает первенствующее значение. В результате, «украинская» армия, разбитая на ряд мелких отрядов, распылилась по всей Украине, ослабляя боевую мощь советов, и красному командованию пришлось довериться политически неустойчивым и преследовавшим исключительно свои цели повстанческими атаманами. Таким образом из отрядов Махно была сформирована 45-я стрелковая советская дивизия, а из партизанов Григорьева — 44-я дивизия.[2]
В апреле 1919 г. состоялось свидание главковерха Антонова-Овсеенко с Махно, обставленное весьма торжественно.
Беседа Махно с Антоновым была продолжительна.
Садясь в автомобиль, Антонов сообщил спутникам, что Махно еще будет полезен советской власти, а его партизанов надо направить не в Крым, а на казаков и добровольцев.
А Махно в это время задумывался над тем, как бы уничтожить своего опасного конкурента Григорьева.
Дыбенко прибыл в Симферополь в качестве командующего четвертой украинской советской армией, каковым до сих пор считал себя Махно, потребовал, чтобы батько явился к нему.
Махно ввели к Дыбенко, который молча протянул несколько оторопевшему батько, привыкшему к почестям, солидную пачку приказов военного революционного совета республики.
— Для чего это? — осведомился Махно, бегло взглянув на приказы.
— Читать… Вы назначены начальником 45-й стрелковой дивизии, а Григорьев — 44-й такой же дивизии.
Махно сначала хотел отказаться, заявив, что он не нуждается ни в каких назначениях, но услышав о Григорьеве, назначение принял. Дыбенко сделал жест рукой, отпуская Махно.
— Я, товарищ, уже послал вам спецов… До свидания.
Возвратившись к себе «в ставку», где-то возле Цареводаровки (он не любил жить в больших домах, напоминавших ему тюрьму), Махно нашел арестованными присланных из штаба армии для формирования дивизии спецов.
— Кто там под арестом? — поинтересовался Махно.
— Да кто их знает, какие-то спецы, — ответил Гуро.
Бывший капитан генерального штаба Васильев представился Махно как начальник штаба дивизии и попросил разрешения представить остальных товарищей по работе.
— Китай! — махнул рукой батько.
Свирепо сдвинув брови, слушал Махно, как Васильев представлял ему начальников оперативного, разведывательного, артиллерийского, инженерного, административного и других отделов и отделений будущего штаба.
После представления Махно поблагодарил всех за желание с ним работать и тут же отправил спецов обратно в сарай под арест, предложив остаться только Васильеву и начальнику артиллерийского отдела. С ними он занялся, главным образом, вопросами о сосредоточении артиллерийского огня по опорным пунктам противника. Знания Васильева и его умение делать необходимые указания махновским артиллеристам на последовавшей после доклада практической стрельбе решили участь Васильева: он навсегда остался начальником штаба Махно, причем Махно, зная слабую сторону Васильева, держал его неизменно в полупьяном состоянии, что поручено было Кийко.
Остальные чины штаба, после недельного ареста, были пешком отправлены в Симферополь с приказом больше никогда не возвращаться.
Все должности в штабе были распределены между ближайшими помощниками Махно, причем он сформировал свой штаб не по штату штаба дивизии, а по штату штаба армии, назначив председателем реввоенсовета армии анархиста Волина.
При помощи Васильева, пользуясь его объяснениями, по данным Дыбенко приказам, Махно усидчиво принялся за изучение администрации Красной армии — ив этом отношении достиг многого. В то же время Волин энергично заработал по организации штаба, поставив агитационную и разведывательную части на должную высоту.
Разгром Екатеринослава не прошел бесследно для махновцев: его богатая добыча привела к полной бездеятельности махновскую армию. Правда, махновцы, по инерции еще могли занять часть Азовского побережья, где им не оказывалось почти никакого сопротивления, но перешагнуть через Акмонайский рубеж, обороняемый ген. Шиллингом, им было не по силам. Махновцы, встречая со стороны добровольцев организованный отпор, после некоторых безуспешных попыток, оставили Шиллинга в покое и занялись ликвидацией екатеринославской добычи.
Не тем, чем раньше, стал и Махно: он с головой окунулся в радости семейной жизни, мечтал о хуторе и собственном хозяйстве, о том, что пора бросить атаманство и сесть на землю. Об этом он не раз вел беседы со своими приближенными, восхваляя перед ними радости семейной жизни.
Помощники Махно, как и рядовые махновцы, позабыв обо всем, предавались безудержной, бесшабашной жизни.
Без конца лилось вино, гремела музыка. Столица Махновской республики Гуляй-Поле, переименованная в честь батьки в «Махноград», переполненная тысячными толпами празднично гуляющего народа, напоминала крикливую, пеструю ярмарку.
В толпе сновали неизвестно откуда появившиеся темные дельцы, скупали за бесценок драгоценности и старались выдумать для махновцев все новые и новые удовольствия.
Открывались картежные притоны, где проигрывались колоссальные суммы, рестораны и кафе, парфюмерные магазины и парикмахерские, появились портные «из Варшавы» и сапожники; махновцы делали маникюр, щеголяли невероятными прическами, над которыми ломали головы доморощенные «Жаны из Парижа», выливали на щегольские френчи флаконы духов.
Деньги и драгоценности пускались по ветру как пух. Махновцы не знали счета деньгам, и не прошло трех месяцев, как махновцы прогуляли, пропили всю екатеринославскую добычу. Постепенно предусмотрительные дельцы стали покидать махновскую столицу, закрывая магазины и кафе. Угар проходил. Наступали серые, унылые будни.
