— Десять!
— Я не говорил о десяти, я сказал шесть! Ты путаешь шесть с десятью, они звучат похоже.
Как правило, я получал двадцать франков…
Чтобы достичь нашего берега, требовались те же усилия, что и утром. У нас уходило не меньше четверти часа, чтобы добраться до харчевни, и еще столько же, чтобы выгрузить снаряжение. Сержан уже дожидался нас с бутылочкой мюскаде. Этот веселый человек, с рябоватым лицом и крупным носом, на котором сидели сильные очки, весь так и светился ухмылкой. Если бы не его скромность, он мог бы раззвонить повсюду, что смешил, как никто другой, самого Луи де Фюнеса. Любимой темой их бесед было высмеивание хозяев за их отношение к рабочим.
— Здравствуйте, господин де Фюнес! Как рыбалка? — спрашивал он со своим сильным португальским акцентом.
— Отменно, Сержан. Вам же известно, что я хороший рыбак.
— Да, да, знаю. Но я что-то не вижу большого количества рыбы в вашем садке.
— Рыб тут нет, они в другом месте.
— Конечно, конечно, кто бы сомневался.
— Скажите лучше, как поживает ваш хозяин?
— Лучше всех, он в отпуске. Но перед отъездом опять отказал мне в прибавке, которую я прошу три года.
— В прибавке! Но с какой стати? Вы в ней ведь не нуждаетесь!
— Разумеется, но себе-то он в ней не отказал.
— Это нормально. Он управляет крупным предприятием, и ему нужна отличная машина!
— Да, да. Теперь, когда вы меня просветили, я готов поделиться с ним своей зарплатой!
— Скажите, Сержан, вы ловили вчера рыбу?
— Да, и даже поймал большущую щуку!
— Так вот, отдайте ее мне, потому что нам сегодня отчаянно не везло, а вы ведь живете один…
— Я хотел подарить ее хозяину, когда он вернется. Я с утра копчу ее на солнце.
Таким вот образом отец, сам того не сознавая, оттачивал свои взгляды на власть имущих, так потихоньку вызревал его любимый герой. Но он не работал, он забавлялся. Ему нравилось беседовать с простыми людьми. Он чувствовал себя человеком из народа и хотел им остаться навсегда. Встречи с «важными шишками», как он их называл, утомляли его.
Мы возвращались домой западной частью парка, чтобы остановиться перед статуей Девы Марии, которая более века стояла в углублении скалы. Подходя к ней, мы задумывали желания и были уверены, что они непременно исполнятся. Отец взирал на эту гипсовую статую с восторгом первопричастника. Он вел себя точно так же, как в церкви на мессе: преклонял колено, не очень, правда, веря тому, что ему диктовала религия, но убежденный, что какая-то божественная сила управляет миром, с которым не может справиться ни один смертный. Он скорее критически относился к верующим, которые, получив отпущение грехов после трижды произнесенного «Отче наш», сразу же бросались пакостить ближнему.
— Ты видел всех этих богомолов? Пришли молиться за себя самих и ничуть не за других! Едва выйдя из церкви, они сразу начинают цапаться!
Религиозные ритуалы были, однако, частью довольно строгого воспитания, полученного от родителей, которое помогало ему, не ища легких путей, идти своей дорогой. Рядом с замком находилось также распятие, внушавшее ему инстинктивное уважение к святости. Это понятие, вероятно, определяло те границы, через которые он не мог перейти в своей игре: способный изображать не без изящества самых гнусных персонажей, он считал святым делом не касаться души человека, его верований, любви, страдания, отчаяния, но также и великих традиций. Поэтому он восхищался французскими королями, хоть и не очень церемонился с ними. Он также считал, что Иисус был потрясающим человеком.
— Вот кто был крепким орешком, он не боялся вступать в драку! Смелый человек!
По дороге он всегда срывал в парке цветочки для мамы.
— Это тебе, малышка!
Он ждал вечера, чтобы остаться с ней наедине и отправиться на прогулку до поселка Селлье, откуда они возвращались лишь с наступлением темноты.
Вечером в замке отец смешил теток, изображая тех, кого они не любили, или вспоминая годы оккупации:
— Помнится, тот немецкий офицер был очарователен, хорошо одет. Воспитанный, достойный господин…
— Вот именно, Луи, и настолько достойный, что опустошил все погреба, не оставив ни одной бутылки! — подхватывала Мари.
— Согласен, но все равно это был приличный господин. Кстати, я ему об этом однажды сказал.
Жалкие трусишки уже стали его любимыми героями. Он интересовался теми, кто из страха или ради личного благополучия льстил оккупантам. Но он никогда не смог бы сыграть убежденного коллаборациониста.
Несколько дней, проведенных с нами, были наполнены радостью и хорошим настроением. Соседи, нантские друзья, врач, господин аббат — все приходили с визитами, внося оживление в свою скучную провинциальную жизнь. Отец пристально наблюдал за ними, выслушивал, расспрашивал. И постепенно в его голове формировались карикатурные образы разных людей. Он моментально находил в них смешное и делился на другой день с нами своими находками, но, изображая людей, никогда их не высмеивал.
Этот дом не мог сравниться с куда более скромными жилищами, которые он ценил больше всего, но простой образ жизни моих теток заставлял его из любви к маме забыть о величии и знатности этого здания, которое однажды будет принадлежать ему. А потом наступало утро, я видел, как он исчезает в облаках пыли. И у меня сжималось сердце.
Патрик
В 1959 году у тети Мари де Мопассан заболел палец на ноге. Врачи решили, что его необходимо ампутировать. В то время мой отец еще не был настолько знаменит, чтобы позволить себе звонить каждые пять минут в клинику. Он отправил туда дежурить маму. Выйдя из операционной, известный хирург добродушно успокоил ее:
— Ничего страшного, завтра ее можно будет выписать.
Когда спустя несколько дней Мари вернулась домой, ее розовые щеки очень контрастировали с белыми кружевными подушками.
— Как вы себя чувствуете, тетя? Вы хорошо выглядите, — сказал ей отец.
— Превосходно, дорогой Луи. А вот у вас усталый вид. Вы слишком много работаете.
Затем, повернувшись к маме, она добавила:
— Жанна, видишь ту даму на полотне напротив меня, в белом платье с декольте, я застала ее однажды в тот момент, когда усатый господин, склонившись к ней, шуровал в ее корсаже! Я ей крикнула: «Мадам, тут приличный дом! Если так будет продолжаться, я вас выставлю за дверь!»
Мама побледнела. Отец, будучи хорошим актером, ничем себя не выдал. На другой день нейрохирург вынес окончательный диагноз: тетин мозг пострадал от наркоза. Галлюцинации вскоре участились. Ей являлись не Дева Мария или Христос, а гримасничающий сборщик налогов. Приходя на обед в воскресенье, она вместо приветствия говорила отцу:
