Тридцать первого января Антон выехал в Петербург. Московская писательская братия проводила его завистливым взглядом. Щеглов записал в дневнике: «Жестокий мороз, худое пальтишко, безденежье, а тут знай себе пиши юмористический роман! <…> Решительно надо сделаться эгоистом вроде Чехова — и только тогда успеешь что-нибудь сделать!!» [323] В Петербурге Суворин подарил Антону экземпляр своего романа «В конце века. Любовь», сочетавшего пуританизм с порнографией. Книга была напечатана на дорогой бумаге и украшена дарственной надписью: «…от доброго и добродетельного автора». Суворин познакомил Чехова с Софьей Сазоновой, писательницей и мемуаристкой, которой он часто поверял душевные тайны и которая двадцать лет назад могла бы стать его женой. Взаимной симпатии между суворинскими конфидентами не возникло. Сазонова записала в дневнике: «Молча пожали друг другу руки… Посоветовал не пить русских вин… ушел к себе в комнату, собрал там компанию, а потом уехал к Лейкину». Сазонова так и не смогла расположить к себе Чехова. Он же по горло был занят своими делами. С Сувориным он пересмотрел свои гонорары, и впредь тот стал выплачивать Антону 200 рублей в месяц. Пока за стеной Анну Ивановну развлекали итальянские тенора, Чехов писал письма, читал рукописи и начал работу над новым рассказом. Следующий год будет у него на удивление урожайным.
Навестив Лейкина, Антон повидал своих заброшенных учеников — преданного ему Грузинского и унылого Баранцевича. Встречался он и с Потапенко. Мысли о Лике Мизиновой Антона не покидали, и он даже просил совета у Суворина. Тот поделился услышанным с Сазоновой, и в ее дневнике появилась запись: «У Чехова был роман с девицей Мизиновой. Он хотел жениться, но, должно быть, не сильно, потому что Суворин отговорил его. Потом с этой девицей сошелся Потапенко и оставил ее».
Брат Александр теперь жил в трезвости, и Антон охотно заходил к ним обедать. Наталья, заботливая мать и прекрасная хозяйка (она закончила кулинарные курсы), пришла в неописуемый восторг, услышав от Антона, что у ее сына «в глазах блестит нервность» и что из него выйдет талантливый человек.
В наступившем году невестка редактора «Петербургской газеты» Лидия Авилова, чей адрес настойчиво разыскивал Антон, жестоко пострадает от собственного самообольщения. На просьбу отрецензировать написанный ею рассказ он откликнется с небывалой готовностью. Затем она закажет брелок с выгравированным на нем названием чеховской книги, номером страницы и строки и анонимно пошлет его Антону. Зашифрованную строчку он найдет в рассказе «Соседи»: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее». Лидия Авилова тогда еще не знала, что, покидая Петербург 16 февраля, Антон решил использовать ее подарок как последний штрих в новой комедии, которой суждено будет стать одной из самых жестоких пьес современности.
Глава сорок шестая Весна женоненавистника: февраль — май 1895 года
Брелок, полученный Антоном от Лидии Авиловой, едва ли можно понимать иначе как объяснение в любви. Реакция Чехова была более сдержанной, чем это описано в ее мемуарах, а что касается его участия в ее литературной карьере, то для Шавровой он сделал несравнимо больше и ничем не возразил на нелестное мнение Буренина: Авилову «лучше — не печатать». Стоило Авиловой сделать шаг навстречу, как Антон прибегнул к оборонительным маневрам. Лейкин, знавший ее лично, записал в дневнике 9 марта по дороге в Мелихово: «От Горбунова поехал в библиотеку Страхова на Плющиху, где остановилась Л. А. Авилова, и пил у ней чай. Она в горе, она десять дней тому назад писала из Москвы Чехову письмо в имение и звала его в Москву, а он и сам не приехал и не ответил, она справилась в „Русской мысли“, в имении ли он теперь, а ей ответили, что уехал в Таганрог, а я сообщил ей, что мне в „Русской мысли“ сказали, что он в имении, ждет меня, и я завтра еду к нему»[324].
Будучи в Петербурге, Антон сделал все, чтобы избежать встречи с Шавровой, чьи рукописи он пока не отыскал. Взамен желанного свидания она получила суровый выговор за очернение врачей в новом рассказе (его темой она выбрала больных сифилисом). Рассказ в любом случае был непригоден для печати — обсуждать венерические болезни дозволялось лишь в медицинских журналах. Антон рекомендовал молодой беллетристке писать о чем-нибудь «ярко-зеленом, вроде пикника», а медицинские темы оставить профессионалам.
В феврале Антон отослал в московский сборник «Почин» рассказ «Супруга» — еще одну невеселую историю о кротком и покорном докторе, чья жизнь отравлена браком с изменяющей ему и транжирящей его деньги женщиной[325]. Характерная для прозы Чехова коллизия идеалиста и аморальной женщины не только была подсказана личным печальным опытом, но и следовала подспудным женоненавистническим тенденциям в тогдашней литературе. То завлекая, то отвергая очередную женщину, Антон, возможно, не столько пытался найти прекрасную Дульцинею, сколько шел проторенной им самим дорогой: всякий раз новый роман становился помехой для его свободы, как личной, так и творческой. Подобно Толстому, в глубине души Антон был согласен с Шопенгауэром в том, что под напором чувственных желаний мужской интеллект слабеет и заставляет его обладателя преклоняться перед женщиной. Идеи немецкого философа были весьма популярны у российских интеллигентов, и героиня чеховской «Супруги» Ольга Дмитриевна — это женщина, увиденная глазами Шопенгауэра. Подобные характеры появятся следом и в пьесе «Чайка», и в рассказах «Ариадна» и «Анна на шее».
Антон вернулся в Мелихово и какое-то время воздерживался от общения с «сиренами» — Татьяна появится в Мелихове лишь в конце марта. Яворская же в марте уехала на гастроли в Нижний Новгород. Чехов, по-прежнему сочувствуя ей, объяснял Суворину, что московские газетчики всю зиму травили ее, «как „зайца“», критикуя ее игру в пьесе Дж. Джакоза «Графиня де Шалан». Антон, похоже, больше не желал делить Яворскую с Татьяной и Коршем; она же не могла понять, почему он стал таким неотзывчивым. Страдая от любовного и гриппозного жара, она взывала к нему дурным верлибром:
«О, Чарудатта, зависти достойный!
Сидишь в своем жилище достославном
И не знаешь, как живая Васантасэна,
Цветок твой южный, „маленькое солнце“
Страдает здесь в вертепе Галерей,
Взимающих с нее 4 р. в сутки,
Да номер, столь непохожий,
Увы, на номер тот в Московской,
В коем она с тобою
Вкушала блаженство истинное.
Дуся моя, <…> пора кончить! С пера больше не капают стихи, а писать Вам в прозе по чувствам нашим совершенно не в состоянии, поэтому пришлите мне Таню».
На Пасху Яворская дебютировала на петербургской сцене. В письмах к Антону она перешла на "Вы" и объясняла, что не может выбраться в Мелихово из-за распутицы, одновременно умоляя сопроводить ее в Петербург. Антон в ответ отмолчался, и 5 апреля она продолжала уговаривать его уже из Петербурга:
«О, Чарудатта, нежно любимый,
Снизойди к бедной и позабытой,
Замолвь словечко в защиту несчастной
Твоей прекрасной Васантасэны,
А то Суворин и рецензенты
В бешенстве яром сгубят твой лотос,
Порвут на части Васантасэну
И бросят тело дивное ее голодным московским
Рецензентам на съедение…
О спаси, Чарудатта!!..
Дуся моя, поздравляю Вас с праздниками и желаю всех благ и телу и душе Вашей!.. Познакомилась с Бурениным, под личиной добродушия ядовитый мужчина! Говорили о Вас. Он спрашивал, не влюблена ли я в Антона Павловича (для всех это ясно, видишь, Дуся?!! Так… так, так…) <…> Мне не хотелось бы знакомиться с Сувориным иначе как через Вас. Напишите ему словечко обо мне. Ваше слово на него производит такое же впечатление, как слово любимой женщины (!)».
Антон и на это пламенное послание Яворской не ответил и словечка за нее не замолвил, а Суворину насплетничал, что Корш Яворскую ревнует. Суворин посмотрел «Мадам Сан-Жен» с ее участием, однако в рецензии был столь скуп на похвалы, что чуть не провалил ее дебют. (Впоследствии и Суворинский театр, и Чехов в своих пьесах пойдут войной против ее бьющей на эффект вульгарной манеры.) Принеся Яворскую в жертву Суворину, Антон тут же забросил удочку насчет актрисы его театра Людмилы Озеровой, которая с огромным успехом сыграла роль Ганнеле в одноименной пьесе Гауптмана. В начале мая Антон даже интересовался у Суворина, где Озерова собирается провести лето: «Вот Вы бы пригласили бы меня полечить ее». Однако лишь спустя два года актриса отреагирует на Антоновы намеки.
В семействе Чеховых продолжали вспоминать о Лике. Миша еще в январе жаловался Маше: «Я так давно не видел культурных девиц. Прежде хоть Лика была, а теперь ее нет!» [326] Антон написал ей впервые за последние три месяца, а потом замолчал на год с лишним. Ему хотелось встретиться и поговорить с ней; «писать же не о чем, так как все осталось по-старому и нового нет ничего». О Христине по-прежнему в письме упоминаний не было, зато была передана Машина просьба привезти перчаток и духов. Лика теперь переписывалась не с Антоном, а с бабушкой, матерью и Машей. Бабушку она продолжала уверять, что усердно учится пению, а матери призналась, что она ее «лучший и единственный друг». В письмах к Маше от 23 января и 2 февраля смешались самые разнообразные чувства и подробности — и талия, похудевшая до сорока восьми сантиметров, и французский поклонник, и кровь горлом, и надежда на скорую смерть, и гордость за маленькую дочь, и ее сходство с Потапенко, и возможное Машино замужество с Левитаном… Потапенко Лика защищала: «У меня новых друзей нет. Один был и, надеюсь, останется общим другом — это Игнатий <…> Я имела дурацкую фантазию считать также другом Антона Павловича, но это действительно оказалось только неуемной фантазией. <…> Я ничего не жалею, рада, что у меня есть существо, которое начинает уже меня радовать <…> Я верю, что Игнатий меня любит больше всего на свете, но это несчастнейший человек! У него нет воли, нет характера, и при этом он имеет счастье обладать супругой, которая не останавливается ни перед какими средствами, чтобы не отказаться от положения м-м Потапенко».
