Домашние заботы Лев Иванович тоже отодвигал в сторону. Нет, в булочную сгоняет, обед приготовит, девочек накормит, когда она задерживалась на работе. Но существовали и более серьезные мужские обязанности. Мебель, купленная при царе Горохе, разваливалась, а Яшину ничего не стоило, предъявив любому директору магазина свою знакомую физиономию, достать что угодно из дефицита, с которым приходилось тогда сражаться любой советской семье, не исключая семью лучшего вратаря мира. Валентину пассивность мужа выводила из себя. И когда Рубин влез в душу, могла сорваться, а тот, ничтоже сумняшеся, представил Яшина (все же, мне кажется, искренне жалея) непрактичным и ленивым.
Да, обладатель вратарской хватки житейской хваткой был обделен. Женя Рубин на этом выводе свои изыскания и закончил, а мог бы, мобилизовав обычную свою журналистскую скрупулезность, установить, что Яшин брался помочь любому, это была его вторая натура, еще ждущая нашего внимания, только себя из круга своих забот всегда исключал. Да, в этом смысле был непрактичен, быту вообще не придавал никакого значения. Но ленив? Невозможно поверить, даже если этому утверждению придать обломовский смысл, а такой оттенок в рассуждениях Рубина улавливается, когда он рассказывает о душевности и доброте Яшина.
Без дела застал его однажды Евгений за пустым, лишенным каких-либо бумаг стандартным канцелярским столом в помещении отдела футбола и хоккея Центрального совета «Динамо». Спросил, чем Лев занимается в этом департаменте, приводит в книге ответ:
– А чем я должен заниматься? Я же футбольный вратарь. Больше я ничего не умею. Только штаны здесь протираю. Ты себе можешь представить Пеле за таким столом? Или Бобби Чарльтона? А я сижу…
Неужели Женя не догадывался, что это он с невыразимого отчаяния и невыносимой тоски? А какое еще могло быть настроение после перевода с муторной, беспредметной, суетливой, но мало-мальски живой работы на пустую и совсем никчемную? Да, это была неподдельная драма человека, оказавшегося сначала без любимого, а потом вообще без нормального людского дела. Может быть, Рубин и не ставил перед собой задачу пойти дальше диагноза «незащищенный», «неприспособленный», но причину совершенно напрасно, по-моему, нашел в самом Яшине, его нутре, неумении и нежелании вылезать из привычной оболочки вратаря. Мне представляется, надо рыть дальше.
Начать с того, что дело не в отдельном человеке, а в явлении. Козьма Прутков утверждал, что специалист подобен флюсу. Вполне понятно: развивается в одном направлении. В таком случае и талант подобен флюсу. При максимальных достижениях в развитии подобной односторонности переключение на другое дело оказывается чаще всего слишком трудным и тягостным. А если реализация таланта лимитирована возрастным цензом, как в футболе или балете, угроза жизненной неудовлетворенности при перемене занятий более чем реальна.
Футбольная цивилизация кое-как решила вопрос житейского устройства игроков по окончании карьеры. Если суждено стать тренерами, а смельчаков не так уж и много, они, особенно поначалу, плохо переносят резкое сбрасывание уровня общественного внимания от шумной известности к тренерской неприметности, которая сопровождает незаурядных игроков в большинстве случаев. Мало кто из заслуженных футболистов может похвастать хорошим образованием, иной профессией. Некоторые экс-игроки продлевают свое существование в футболе администраторами, менеджерами, других нанимают вести футбольные колонки в газетах или телерепортажи, третьи переходят в бизнес.
Но главное преимущество западных футболистов перед советскими заключалось в абсолютной (у меньшинства) или относительной финансовой обеспеченности и независимости – хотя бы на первое время, необходимое на адаптацию к новому образу жизни. Современный российский «нелюбительский» футбол, как официально стали именоваться наши профессионалы (может, потому, что многие из них липовые что по квалификации, что по отношению к профессии), в заработках игроков тянется за европейским, а где-то и переплюнул его, и в перспективе может выпускать футболистов в жизнь с энным запасом дензнаков.
Однако в Советском Союзе «труженики полей» – только, разумеется, футбольных – могли скорее получить параллельное образование (правда, порой тоже липовое), чем оставить какой-то финансовый задел на дальнейшее существование. Пагубно сказывался и резкий переход от физических нагрузок к полной растренированности (кто обратил внимание, уже на прощальном матче, всего через несколько месяцев отхода от спортивного режима, у Яшина под свитером обозначился небольшой животик). Многие, даже заметные игроки оказались брошены на произвол судьбы своими спортивными обществами, да и Спорткомитетом (к чести «Динамо», оно своих всегда пристраивало – если не в самом клубе, так в том же МИДе дипкурьерами).
В общем, перелом в жизни футбольных ветеранов, а это мужчины большей частью 33–35 лет, если не больше, – как говорится, в самом соку, – переживался большинством достаточно болезненно, и на подмогу зачастую приходила выпивка (не миновала чаша сия, увы, и нашего героя, хотя сумел остановиться перед опасной чертой, за которой – разрушение человека). Искореженные, несложившиеся постфутбольные судьбы по своей распространенности затмили островки благополучия. Особенно тяжело переносили переход к новой жизни футболисты с тонкой душевной организацией, склонные к размышлениям и рефлексии. Уж на что совершенно разные люди Сергей Сальников и Лев Яшин, но в жизни после футбола, даже оставшись в нем, оба так и не нашли себя.
Юбилейная монета с изображением Льва Ивановича Яшина
Хотя Сальников обладал и другими талантами, мог стать на выбор хорошим тренером, пишущим журналистом, телекомментатором. Метался-метался, но все эти занятия не доставляли такого удовлетворения, как сладостный футбол, поощрявший самостоятельность мышления, но скрадывавший житейскую безалаберность, а на новых поприщах то и другое сильно ему мешало.
Яшин склонностью к иным занятиям отмечен не был, тренером стать не желал, а если бы решился, на мой взгляд, вряд ли мог выдержать перманентное волнение за вверенную команду, коли действующим игроком так терзался за личные ошибки. У него было только два таланта, оба отменных – вратарский и человеческий, но даже этих громадин оказалось недостаточно. И то с вратарским дотянул, слава богу, до 41 года, загвоздка в том, что человеческий мало пригодился в новой жизни. Прежде всего потому, что его окружали люди, такого таланта лишенные, а потому не воспринимавшие и в других. Льву Ивановичу трудно было даже найти человека в служебной иерархии, с которым поделился бы тем, что гложет, не дает покоя, которому открыл бы свои сомнения и который попытался бы понять его.
