неудачным, эксперимент провалился, и кандидата сместили, приговорив к смертной казни. Магеллан же избрал в верховные вожди раджу Себу.
Альянс с Хумабоном обязывал его. Они стали кровными братьями. Раджа в ответ согласился принять крещение, при котором взял имя испанского короля Карлоса и дал ему формальную вассальную клятву [760]. Себуанцы были самыми послушными союзниками Магеллана, но во многих отношениях выбор оказался неудачен: маленький остров не был готов к распространению своей власти на соседние острова. Магеллан избрал его по незнанию, по продиктованной личными мотивами рекомендации раджи Лимасавы (крещенного в ходе той же церемонии как Хуан). В итоге он оказался в тупике. Он не мог позволить себе оставить на острове гарнизон: его команда поредела и была сильно истощена. Но если бы он бросил Себу на произвол судьбы в войне с Мактаном, поражение свело бы на нет все его достижения.
Стоит помнить, что для извлечения наибольшей выгоды из своего договора с короной Магеллану нужно было прибрать к рукам как можно больше островов: желанную награду ему бы принесли лишь острова сверх шестого [761]. При этом сам он считал, что Молуккских островов всего пять. Даже если бы он смог успешно покорить все, записав на свой счет также Лимасаву и Себу, в его активе было бы всего семь. Хинес де Мафра считал, что желание Магеллана во что бы то ни стало покорить Мактан проистекало именно из этого факта [762]. Такие подозрения вполне обоснованны: Магеллану нужны были острова, которые он мог бы оставить себе, где местные властители целовали бы ему руки, а король подтвердил бы его губернаторские права. Понятно его стремление распространить свою власть и на другие территории.
Магеллан имел основания обеспечивать власть Хумабона над другими раджами, выступая словно бы посредником от имени верховного властителя – короля Кастилии, некоторые из прав которого, как и некоторая часть доходов, по контракту позднее вернулись бы к нему. Сейчас кажется очевидным, что такая политика не могла быть жизнеспособной, но в то время это могло так не выглядеть. Раздробленные государства, как известно, имеют порой тенденцию к консолидации. Слияние племен в единые государства встречается в истории сплошь и рядом. Однако программа Магеллана содержала две роковые ошибки, которых он едва ли мог избежать: во-первых, другие острова не собирались подчиняться Себу; во-вторых, Мактан, с которого Магеллан предложил начать кампанию, был более мощной и крупной державой, которая могла выставить больше вооруженных людей. Возможно, Магеллан просто не знал этого.
Свою самоуверенность он подкрепил, начав жечь деревни и захватив одного или двух – тут источники расходятся – вождей невысокого уровня. Враждебные Магеллану источники уверяли, что своим самоуправством он достиг немногого, поскольку большую часть похищенных продуктов съели его союзники с Себу [763].
Пигафетта, рыцарь-иоаннит, который должен был вроде знать о христианских стандартах рыцарства, возражал. В его изложении поджог деревень был своего рода актом веры, эффективность которого измерялась крещениями: в течение восьми дней все на Себу крестились. «Одну хижину на соседнем острове мы сожгли» словно бы в назидание другим [764].
Источники расходятся в том, что именно Магеллан потребовал на Мактане и почему получил отказ. Те, кто имел на совести мятеж, пытались подорвать репутацию Магеллана, утверждая, что Лапулапу, раджа Мактана, объявил о своей готовности покориться королю Испании и христианскому Богу, но не радже Себу. Несложно считать намек: дескать, Магеллан был больше увлечен собственной выгодой, чем интересами короля Испании. Конечно, это свидетельство пристрастное. Но, на мой взгляд, оно правдоподобно: всегда проще согласиться на формальное подчинение какому-то отдаленному властителю, чем соседу, чьи претензии на господство могут быть обременительными. Одним из преимуществ, которые испанская монархия предоставляла многим сообществам Нового Света, было комфортное расстояние, с которого королю Испании приходилось отдавать свои приказы: даже в том маловероятном случае, если они сохранят свою важность после пересечения океана и достижения пункта назначения, их можно было просто с чистой совестью игнорировать. Чиновники, как правило, встречали их с ритуалами верности долгу: они целовали документы, исходящие от короля, и возлагали себе на голову в знак подчинения, после чего откладывали их в сторону с традиционной формулой: «Я подчиняюсь приказам, но не выполняю их» [765].
Но на этот раз мактанцы отказывались и подчиняться. Один из допрошенных в Севилье моряков говорил: «Жители Мактана не хотели целовать руку этого короля Себу» [766]. Магеллан вновь применил силу, спалив очередную деревню: вероятно, он действительно считал, что мактанцев легко запугать. Меж тем у него был доступ ко множеству точных данных – и на Себу, и во время переговоров с другими общинами. Все сохранившиеся документы показывают единодушие, с которым свидетели настаивают на том, как раджа Себу и некоторые собственные офицеры Магеллана пытались отговорить его от немедленного перехода к насилию. Хинес де Мафра, к чьим воспоминаниям, как мы знаем, нужно относиться с сомнением, высказался наиболее осторожно: «Король Себу попросил Магеллана не беспокоиться, поскольку со временем непокорность уляжется»; более того, раджа «сможет справиться с этим сам, потому что раджа Мактана – брат его жены» [767]. Неизвестно, откуда хронист Эррера получил информацию, которую добавил в свое повествование, но он цитирует в косвенной речи совет, приписанный Жуану Серрано, «что Магеллан не должен начинать предложенную кампанию не только потому, что она не принесет ничего хорошего, но и потому, что корабли останутся без должной защиты и их можно будет легко захватить; и что если он настаивает на нападении, то не должен принимать в нем участие сам, но выбрать себе заместителя» [768]. Эррера понимал также, что местные союзники Магеллана предостерегали его от атаки.
Вся эта история выглядит художественным преувеличением: герой, снедаемый неумеренной гордостью, рок, ведущий его к падению, драма неизбежной гибели. Если попытаться реконструировать следующие этапы истории и связать несколько свидетельств в единое повествование, то ощущение нарастающего напряжения и неминуемой катастрофы сгустится; возникнет впечатление, что мы читаем роман, а не повествование о подлинных событиях. Подобно знаменитому роману Гарсиа Маркеса об убийстве в Колумбии, это хроника объявленной смерти – заранее известной и неотвратимой.
Магеллан ринулся в битву с мактанцами так же безрассудно, как рыцарь с копьем наперевес. Все сохранившиеся свидетельства единодушны в том, что он совершенно не сознавал силы своих противников. Число людей, которых смог выставить Мактан, нельзя подсчитать точно. В пылу сражения или повествования свидетели и хронисты могли его значительно преувеличить. Но все сходятся в том, что их было несколько тысяч, в то время как Магеллан ввязался в драку лишь с несколькими товарищами – здесь показания расходятся:
