Я понял и, вдохновляясь словами поэта: Но не с тем, чтоб сдвинуть горы, Не вгрызаться глубоко, А как Пушкин про Ижоры, Безмятежно и легко, без запинки скопировал:
— Оджеджичычь.
В дальнейшем я широко применял эту технику безмятежности и даже обучал ей американских студентов, не справляющихся с богатым и востребованным словом environmentalism.
Двоилось в моем сознании и имя Мельхиор, восходящее, конечно, к одному из евангельских волхвов и значащее по-древнееврейски «Царь Света», но невольно отсвечивающее и более современным мельхиоровым блеском. Мельхиор, сплав меди с никелем, похожий на серебро, был изобретен в 1820 году двумя французами, Maillot и Chorier, и назван ими по-братски maillechort, что в немецком ненадолго отразилось как Melchior, приобретя таким образом дополнительное магическое сверкание, и в таком виде попало в русский (но не в английский, где этот сплав называется German silver, «немецкое серебро»; да и по-немецки сегодня это Neusilber, «новое серебро»). В общем, все одна видимость: в Новом Завете волхвы появляются анонимно и исторически их визит в Вифлеем сомнителен, но охотно театрализуется в вертепной традиции; этимология «мельхиора» обманчива; его функция — казаться серебром; а метод его нанесения тонким слоем на металл, из которого изготовлены сами приборы (в частности, столовые) представляет собой точный химический аналог грима.
Александр Чудаков. Дневник последнего года (1 января — 31 августа 2005). Из «Дневника дачной жизни» 2005 года // Тыняновский сборник. Вып. 12: Десятые — Одиннадцатые — Двенадцатые Тыняновские чтения. Исследования. Материалы / Ред. Е. А. Тоддес. М.: Водолей Publishers, 2006. С. 507–568.
Методика порождения подобного текста видна из первого же примечания М. О. Чудаковой: «22 сентября 2005 года на презентации книги В. Аксенова “Зеница ока” в ресторане “Петрович”, когда я, выступив, вернулась к нашему столику, он заносил в тетрадь только что мною сказанное, сделав, как обычно, комплимент по поводу моего выступления (с В. Аксеновым мы в свое время познакомились…)» и т. д. (с. 507).
В какой-то мере эта культурно-историческая самопрезентация может объясняться наивным следованием литературной теории и практике Лидии Гинзбург.
Как говорил мне один настоящий носитель сомали, диктор Московского Радио Мохаммед Хаджи Осман Джир: «Ты ведь знаешь, что Пушкин был сомалиец?»
Напоминаю: «… о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника […] о том, чего никогда не бывает в жизни» («Ионыч»).
Остроты — свои и чужие — запоминаются лучше, но тоже не всегда. Недавно, наткнувшись в Интернете на фразу: «За то, что вы читали всего Золя, можно простить вам, что вы написали всего Быкова», приводимую самим Дмитрием Быковым, я пришел в восторг от ее меткости (и его щедрости), а открыв текст, увидел, что автор — я, и тогда только припомнил, где и когда я это изрек. У меня есть и другие примеры забывания и даже свидетели.
В первые постперестроечные годы, когда мы много виделись (и в Лос-Анджелесе, и в Москве), Саша, приобретший электронные наручные часы, иногда просил меня помочь в их настройке на нужный режим. Методом пыра и тыка я кое-как справлялся, и эта моя роль при нем стала у нас дежурной шуткой. Тогда я еще не знал, что его новый конек — видеть себя властелином вещей и инструментов и описывать этот предметный мир как в литературоведческих исследованиях, так и в собственной прозе. Теперь я это знаю и тем яснее вижу, что речь шла о мире, так сказать, низких технологий, заданных поэтикой Толстого, Глеба Успенского и Солженицына, на которую ориентирован его самообраз.
См. виньетку «Пригов и авокадо».
Вопрос философский, или, если угодно, сакральный, подобно вопросу о чудесах Христовых. В ответ на вызов и искушение Он их творить отказывался. Но по собственному почину творил, и в значительной мере именно ими и убеждал.
Идеальной для научного анализа ситуацией было бы поступление 35 000 стишков, из которых отбирались бы действительно хорошие, но нечто вроде контрольного примера у меня имелось: я попросил о blurb’е и еще одного уважаемого мной мастера слова, но полученный текст забраковал, несмотря на всю его лестность.