Почему я коснулся поведения ст. сержанта Ярового? Да только потому, что это был единичный, из ряда вон выходящий случай. Такого мы за всю войну не только не видели, но и не слышали о подобном. Наоборот, у всех, и у солдат и у офицеров, было желание сделать что-то большое, серьезное, приближающее победу.
Нельзя судить поголовно обо всех, но так воевали все те, кто был рядом со мной, а таких людей прошло немало. Состав солдат менялся чуть ли не ежемесячно. Например, состав нашего взвода топоразведки дивизиона за четыре года сменился пять раз. Одних похоронили. Других отправили в госпиталь залечивать раны, чтобы после выздоровления пополнить ряды других дивизий. И не было случая, чтобы кто-нибудь попытался уклониться от выполнения особо опасного задания, иногда не оставляющего шанса остаться живым. Даже ефрейтор Стрельников (я о нем писал), исключительный трус, никогда не попросил, чтобы его заменили. Он кусал до крови губы, глаза вылезали из орбит, но шел выполнять задание.
А сколько офицеров с полученными ранами, иногда серьезными, оставалось в строю! Очень часто можно было видеть офицеров с повязками на голове или перевязанными руками. Даже шутка такая ходила: «Подумаешь, ранение в голову. Головой не стрелять». Ранение в голову считалось несерьезным, и с таким ранением очень часто оставались в строю. А что происходило с заболевшими? Например, наш командир дивизиона майор Грязнов от Одера до Эльбы прошел на костылях. Или солдат нашего взвода Мягких, больной туберкулезом в открытой форме, был госпитализирован только после того, как не смог ходить. И умер через неделю после госпитализации. Теперешнему поколению трудно поверить, что с нами рядом воевали люди с одним глазом. Солдаты, не генералы. С одним глазом был и наш командир дивизии полковник Мальков.
Психология людей меняется. Я говорю – трудно поверить. В этом я убедился совсем недавно. В больничной палате зашел разговор о фронтовом быте. Я рассказывал, как солдаты четыре года зимой и летом жили в окопах, а раненые, не долечившись, торопились быстрее выписаться или даже убегали из госпиталей в свои части на фронт. И тут же был осмеян соседями. А мужик 1925 года рождения (возраст, который два полных года воевал, но этот на фронте не был) заявил, что таких людей не было и нет, а если такое случалось, то только с сумасшедшими. Так что, выходит, что в тогдашнее наше время не все поголовно были патриотами. За три недели пребывания в больнице мне так и не удалось узнать у «патриота», как ему удалось избежать фронта, и его профессию. Но судя по тому, что ему по наследству от отца досталась квартира из четырех комнат площадью 137 кв. м (он был один сын в семье), то, видимо, отец его занимал значительное положение в обществе. А в эти же годы миллионы простых людей, дети, да и взрослые тоже, 40—50-летние мужчины, за всю свою жизнь никогда не бывавшие сытыми, не износившие ни одного костюма и ботинок, отдавали свои жизни самому бесчеловечному, как мы теперь видим, за все время существования человечества строю. Вопрос сложный. Я думаю, здесь еще придется поломать копья философам, психологам и политологам.
Последний день перед наступлением. Батальоны сосредоточены в укрытиях в непосредственной близости от берега. Ждут наступления ночи, чтобы поднести плоты и лодки к воде. Артиллерия на закрытых позициях готова по первому сигналу открыть огонь по целям в обороне противника. У Ярового все готово, чтобы погрузить пушку и боекомплект на плот.
Сгущаются вечерние сумерки. Как всегда перед бурей наступает тишина, так и перед наступлением всегда чувствуется покой, как будто готовящиеся к схватке отдыхают, набираются сил. Немцы редкими ракетами освещают водную гладь реки. Наши пулеметы молчат. Да они почти всегда ночью молчат, экономят патроны, не в пример немцам, которые все ночи ведут пулеметный огонь. Но и у них теперь, видимо, положение с боеприпасами изменилось.
Мимо наблюдательного пункта проходят к переднему краю роты пехоты. В колоннах не слышно ни звука. Что они сейчас думают? Впереди 350 метров воды и шквал огня. Кто из них преодолеет этот ад? Потом еще надо взобраться на почти отвесную кручу берега, по которому окопы в полный профиль, а в них пулеметы и автоматы противника. Кому из них выпадет счастливый жребий остаться в живых?
Мы, выставив у входа на НП часового, устраиваемся отдыхать. Нештатные ординарцы командира дивизиона и командира батареи приготовили в помещении наблюдательного пункта постели на земляных нарах. Там же остался дежурный телефонист, только перешел теперь с нар на пол у входа. Мы расположились за бруствером хода сообщения, подстелив свои плащ-палатки и укрывшись ими же. «Нештатные ординарцы». Да, по штатному расписанию командирам рот, батарей, батальонов и дивизионов ординарцев, как и адъютантов, не полагалось. Но все они, на протяжении всей войны, имели и ординарцев, и личных поваров. Брали их из взводов. Например, ординарец и повар командира дивизиона числились в штате взвода топоразведки вычислителями. Их должностные обязанности выполняли другие, соответственно, и нагрузка увеличивалась. А учитывая убыль личного состава по ранению и убитыми, недокомплект взвода составлял в лучшем случае 50 %. Из 12 человек по штату редко у нас было 6 человек, в основном по 3–4. Вот каждый и выполнял работу за троих.
Разбудили нас на рассвете. Солнце было еще за горизонтом, но небо на востоке уже заметно посветлело. У НП стояли с термосами повар управления дивизиона Трунов и ездовой хозотделения батареи, а в траншее хода сообщения, втянув голову в плечи и виновато улыбаясь, – старшина управления дивизиона ст. сержант Степан Защепин.
Защепин был 1916 года рождения, еще не старик, без военной подготовки артиллериста, прибыл в дивизион из запаса, еще в начале войны, в районе Смоленска. Зачислили его в наш взвод топоразведки и забрали в штаб дивизиона поваром командира. Человек он был на редкость услужливый, а в характере у него было что-то женское, даже голос был высокий, женский, и растительность на лице отсутствовала. Около года Защепин кормил командира дивизиона, и, видимо, неплохо, потому что, когда неожиданно исчез прежний старшина-сверхсрочник – отъявленный вор, старшиной с присвоением звания «мл. сержант» был назначен красноармеец Защепин. От других Защепина отличала одна заметная черта – трусость. Трудно сказать, врожденная это была черта характера или этому способствовала служба, хотя и не в далеком тылу, но все-таки в землянке командира и комиссара дивизиона. Заставить же себя побывать на НП, где находилось большинство личного состава управления, он не мог. Как и его предшественник, он твердо определил для себя боевой пост – кухня.
