Некоторое оживление вносит Золочевский. Его сразу окружают и наперебой расспрашивают:
— Что слышно?.. Не наступают?.. Что взяли?.. Про второй фронт не говорят?..
Каждому хочется услышать: «Красная Армия перешла в решительное наступление» или: «Нашими частями освобождены города…», но Золочевский только отмахивается от них.
— Ничего существенного. Бои на Волге и в районе Моздока.
…Часов до четырех продолжается в лагере томительная тишина. Но вот где-то за кустами раздается радостный крик:
— Идут!.. Наши идут!..
Дежурный докладывает:
— Капитан Черный возвращается с задания.
Лагерь оживает. Приветствия. Вопросы. Поздравления… Операция была удачная: немцы снова недосчитались нескольких сотен своих солдат, а в Барановичах установлены связи с целым рядом учреждений и предприятий. Но Черный не успокоился на этом. На обратном пути он узнал, что немцы и полиция во главе с бургомистром приехали на двух машинах в Кривошин и Остров, собрали крестьян, нагрузили хлебом машины и повезли. Мы уже знали о таких «мероприятиях». Бургомистр хотел показать, что крестьяне его волости сдают немцам хлеб не только «добровольно», но и организованно. Черный успел перехватить обоз на самом выезде из Кривошина. Устроили засаду, открыли огонь по кабинам, чтобы остановить машины, а потом расправились с фашистами, в том числе и с самим бургомистром. Зерно возвратили крестьянам. Среди партизан нашлись шоферы. Завели машины, уселись на них всей группой и с красным флагом поехали по деревням. Крестьяне Кривошина, Острова и Липска встречали наших товарищей радостными криками.
Дело было вечером. Солнце скрылось за кромкой леса. Чем ближе подъезжали партизаны к берегам Щары, к нашим местам, тем гуще становились сумерки. Вот уж и дороги не видно. Решили зажечь фары, хотя это и рискованно в партизанских лесах: свои же могут принять за фашистов.
Действительно, когда в деревне Залужье увидали далекий, но яркий голубоватый свет автомобильных фар, началась паника: крестьяне бежали в лес, уносили детей, угоняли скотину. Группа партизан из отрядов Щорса, оказавшаяся случайно в деревне, устроила засаду. И не сдобровать бы нашим ребятам, если бы Черный не догадался остановить машины, не доезжая до околицы, и выслать разведку. Все обошлось благополучно. Щорсовцы узнали наших. Крестьяне успокоились. Вернулись. Подошли посмотреть на машины. Кто-то задал вопрос:
— А что вы будете с ними делать?
— В Щару загоним.
— И не жалко?
На это ответили смехом. Но крестьянину было жалко исправных машин.
— Вы бы нам разрешили гуму снять. Ведь пропадет. А машинам все равно тонуть.
Гумой они называли резину.
— А зачем тебе?
Сразу заговорило несколько голосов:
— Ну как же!.. Мы босиком ходим… Раздел нас Гитлер начисто… Уж вы разрешите!
— Снимайте.
Обрадовались.
— Надо разделить, чтобы всем хватило.
И начался дележ. Старик, очевидно уважаемый всеми, вызывал:
— А ну-ка, Олесь, подходи!.. Давай ногу…
Мерил ступню подходившего и тут же — прямо с покрышки колеса — отрезал его долю «гумы».
В какие-нибудь полчаса машины «разули», а потом помогли партизанам вывести их к реке и с крутого обрыва сбросить в воду. Только пузыри пошли над омутом…
Снова вокруг костров весело, и только один Гусев уныло сидит на стволе срубленной ели. Это хороший подрывник и смелый партизан. Он открыл наш счет на Выгоновском озере, а недавно взорвал эшелон с немецкими танками — и так удачно, что фашисты два дня канителились, убирая металлический лом и трупы. Но из этой удачно проведенной операции Гусев пришел с опозданием на двое суток. Загулял. Выпил. Опоздания и выпивки (как и всякие вообще нарушения дисциплины) строжайше преследуются в нашем отряде. На Гусева, совершившего сразу оба эти преступления, наложено тяжелое взыскание: на две недели он лишен права ходить на боевые задания. Кажется, я еще не видел наказаний, которые бы так сильно действовали на бойцов.
Когда я после ужина зашел в землянку, лампы, висящие под потолком, были зажжены, все обитатели сидели на нарах, а Генка Тамуров, взобравшись выше всех, громким голосом декламировал:
Поднимай честь народных мстителей!
Бей всюду гитлеровских грабителей…
Увидев меня, он прекратил чтение.
— Что тут за театр? — спросил я недовольно.
Слушатели смущенно молчали, а декламатор с видом провинившегося школьника объяснил:
— Мы хотели повеселиться. Разрешите, товарищ командир! Ведь у нас нет никаких развлечений.
Да, развлечений у них действительно нет, надо хоть на этот раз позволить.
— Ну, добре, — ответил я, — веселитесь. — А сам забрался в свой уголок на нарах.
Ребята, должно быть, сговорились еще до моего прихода. Появился баян. Анищенко растянул мехи во всю длину и вдруг зачастил с переборами развеселый плясовой мотив. Кто-то выскочил на середину, затопал, заплясал. Зрители хлопали.
Потом опять выступил Тамуров.
— Следующим номером нашей программы… обзор на злобу дня в исполнении… сами увидите… Играй, Саша! — и запел:
Тимофей — длинный ус —
На подрыв ходить не трус…
Слушатели смехом встретили знакомую уже историю о том, как Есенкова оглушило взрывом и как после этого его поставили на некоторое время кашеваром. Потом о том, как Лида напугала солтуса. Но когда певец начал еще что-то о Лиде, она схватила его и стащила с нар.
— Кончай! Хватит частушек!.. Пускай Гусев споет.
— Правильно!.. Давай!.. С песней дружить — в бою не тужить.
И вот, перебирая струны гитары, Гусев выводит негромким и мягким тенорком:
Василечки, василечки,
Голубые васильки…
Потом еще декламировал кто-то, еще пели, еще танцевали. Мне было не до того. Сидя в уголке на нарах, мы (я, Черный, Каплун) вели разговор о посылке диверсионной группы далеко на запад, к Ченстоховскому железнодорожному узлу. Это было вполне реально, и даже люди были намечены — хорошие люди, они сумели бы добраться до места и справиться с заданием. Вот только взрывчатки у нас тогда не хватало…
В самый разгар веселья в землянку вбежал дежурный:
— Наши самолеты идут на запад!
Песня оборвалась на полуслове. Все бросились наружу и, столпившись перед землянкой, подняли головы к синему небу.
— Летят!.. Наши!.. Видишь — вон там… Это на Брест.
— Откуда ты знаешь?.. А может быть, на Берлин?..
Грозный гул советских самолетов тяжело плыл на запад.
И в кабинах самолетов сидели, наверно, такие же вот ребята, как Тамуров, Кузнецов, Дмитриев. Если бы они знали, что мы стоим в лесу, и сбросили бы нам пачку советских газет! Как хочется посмотреть свежую «Правду»! Ведь она нас учила и растила… Теперь номер месячной давности бережно развертываешь и читаешь в нем все, даже объявления, ведь и в них жизнь, советская жизнь! Но летчики могли бы принести нам не только газеты. Сколько взрывчатки они могли бы уступить нам. Хорошая бомба весит полтонны. А для нас полтонны взрывчатки — больше пятидесяти взорванных поездов, ведь мы никогда не промахнемся…
