Минут через сорок пять врачу удалось вправить кость на место. Больше на шестидесятифутовую вышку меня не заманишь ничем. Я на собственной шкуре понял, что такое плотность воды. А один из курсантов нырнул с эллинга по всем правилам. Нет ничего такого, чем не владел бы в совершенстве по крайней мере один человек в легионе, — теперь есть и уникальный ныряльщик.
1 октября 1964 г.
Лоридон собирается в отпуск, замещать его будет молодой лейтенант по фамилии Репеллен. Если можно верить первому впечатлению — а часто оказывается, что нельзя, — то с Репелленом мы получаем все, что нам нужно меньше всего. Лейтенант он только что испеченный и, похоже, прибыл сюда с убеждением, что легион существует исключительно за счет поддержания дисциплины. В результате он ведет себя, как маленький Гитлер. Не думаю, что такова его натура, просто он, очевидно, полагает, что это именно то, что от него требуется. Лоридон должен был объяснить ему, что к чему, я же не могу этого делать. Но у Лоридона, по-видимому, в голове один отпуск, и он ничего не замечает.
Сержантский состав пополнился еще одним членом по фамилии Грау. Он испанец и в целом, по-моему, неплохой сержант, но в нем чувствуется что-то ненадежное. В ту ночь, когда Мерсье сошел с катушек, Грау прореагировал на это слишком бурно. Правда, я тоже, но независимо от этого я ощущаю в нем какой-то изъян. Вполне может быть, конечно, что я ошибаюсь. Мы с ним терпим друг друга, не более того.
Две недели спустя
Из-за Репеллена весь процесс обучения на грани катастрофы. За две недели он так загонял парней, что нормальному человеку выдержать это невозможно. Каждый день как из рога изобилия сыпятся наказания, бесконечные марш-броски и ночные тренировки, проверки оружия, казарм и туалетов в три часа ночи, томбо, теню кампань и весь остальной набор любимых сержантских развлечений.
Репеллен запустил эту карусель, и она набирает обороты. Грау с энтузиазмом подхватил эту инициативу. Казалось бы, Вестхоф, как старший из сержантов, должен был бы вмешаться и приостановить это сумасшествие, но он поддерживает его. В этом нет никакого смысла, потому что парни в последние недели держались молодцом, и та стадия, когда надо было гонять их только для того, чтобы они к этому привыкли, давно миновала. Их учеба близка к завершению, им надо готовиться к выпускным экзаменам. В их рядах растет недовольство. По словам Киллиариса, они поговаривают о дезертирстве.
На следующий день
Я весь день был в городе, а когда вернулся вечером в лагерь, меня огорошили новостью, что весь наш славный пелотон сбежал. Вестхоф и Грау утратили свою обычную невозмутимость, а Репеллен просто бушевал. Когда я прибыл, уже стемнело, и лейтенант принял потрясающее решение — обстреливать окрестности лагеря из миномета. По всей вероятности, курсанты покинули лагерь в знак протеста против режима, установленного Репелленом, и находились в двух-трех сотнях ярдов от лагеря. Репеллен считал, что минометный обстрел заставит их сдаться. Но когда вокруг взрываются минометные снаряды, то возникает естественное побуждение отойти на расстояние, превышающее дальность действия орудия. Это они и сделали.
Уже полночь, но по-прежнему никаких вестей о пелотоне. Репеллен отложил миномет на ночь, и я тоже собираюсь залечь. Утро вечера мудренее.
16 октября 1964 г.
На рассвете пелотон вернулся. Своим демонстративным уходом они немногого добились. Очень жаль, что с нами не было Лоридона — он разрешил бы ситуацию, а Репеллену это было явно не по зубам; да и старшим офицерам полка следовало бы вмешаться прежде, чем этот молодой неопытный лейтенант успеет наломать дров.
Репеллен хотел выявить зачинщиков бунта, что было разумно. Если бы ему это удалось, он восстановил бы свой авторитет; зачинщиков посадили бы на гауптвахту, остальных наказали бы, но разрешили бы им продолжать обучение. Но его попытки оказались неудачными. Прежде всего он построил взвод на строевом плацу. Люди, естественно, устали и были измучены. На кон было поставлено очень многое. Они практически закончили курс обучения, оставалось только сдать экзамены — а теперь все это могло накрыться. Я сам недавно учился здесь и хорошо представлял себе, что они должны были чувствовать. Если бы мы выявили зачинщика, его можно было бы принести в жертву, и это спасло бы от лишних мучений всех остальных, в том числе и полковое командование, которое никоим образом не хотело терять весь пелотон.
Репеллен пытался объяснить это курсантам и уговаривал зачинщиков сознаться, но без успеха. Он побуждал их обдумать свое положение и предупредил, что в случае, если зачинщики не найдутся, придется сажать за решетку всех. Это не подействовало.
На плацу и без того было холодно в это утро, а из-за создавшейся обстановки было еще неуютнее. Я успел полюбить этих парней за последние месяцы. В конце концов, мы вместе занимались одним делом, во многих отношениях уникальным. Их побег, тем более в самом конце обучения, мог сильно им навредить. Это было неумно, и мы хотели выяснить, кто это задумал, чтобы заставить его расплачиваться ради спасения остальных. В противном случае вся наша общая многомесячная работа могла пойти прахом. Но они держались сплоченной массой и не желали выдавать зачинщиков, что делало им честь.
Это продолжалось несколько часов. Они стояли по стойке «смирно», Репеллен расхаживал перед строем взад и вперед, неистовствуя и уговаривая их. Никто даже не пошевелился. Они стояли словно каменные изваяния. Это напомнило мне случай с Гарбу, происшедший во время моего обучения. Такое же противостояние на том же самом плацу. Тогда в этом был замешан один легионер, а сейчас все, но я воспринимал их как одного человека.
И тут Репеллен погубил себя окончательно — по крайней мере, в моих глазах. Подойдя к стоявшему в строю Кобленцу, он спросил его, кому принадлежала идея побега. Кобленц молча глядел прямо перед собой. Лейтенант повторил вопрос, но с тем же результатом. Это было все равно что обращаться к стоящему перед тобой дереву. Репеллен потерял всякий контроль над собой и стал бить курсанта по лицу. Кобленц — мощный парень ростом под два метра, и он мог бы уложить Репеллена на месте, даже если бы одна рука у него была связана за спиной, но он стоял недвижно. Репеллен представлял собой жалкое зрелище, и я демонстративно повернулся к нему спиной, надеясь, что он заметит мой жест и одумается. Если бы он избивал Кобленца, лежащего на земле, и то это выглядело бы не так позорно, сейчас же он был похож на ребенка, нападающего на взрослого человека. Это было очко не в пользу командира.
