По окончании дневника не мешает вписать на память еще несколько стихов и писем, которые хотя и очень для меня лестны, но слишком преувеличены добрыми благородными сердцами, писавшими их. 1-е письмо М. А. Сомина:
5-го мая. Дача Лесного института. Два часа ночи.
Наконец Бог привел Вас, дорогая наша подвижница, приняться за дело, на которое Вы отправились, сопровождаемые общими благословениями. Нужно ли мне указывать на высокое значение предпринятого Вами подвига? Вы сами хорошо знаете, к каким венцам он Вас приводит. Дело милосердия есть выражение той первой, главнейшей, можно сказать, единственной добродетели христианства — любви, без которой тщетны всякие подвиги самоотвержения, даже подвиги мученичества и девства и самый дух пророчества. В евангельской притче о девах пять из них названы юродивыми за то, что не запаслись заблаговременно елеем милосердия, и таким образом, совершив большой подвиг, одержав великую победу над сильными влечениями природы, за несовершение меньшего лишились всякой награды и принуждены были, по страшному гласу жениха, отойти с потупленными от стыда взорами и с угасшими светильниками. Хотя они и изъявили желание достать елея и после отказа дев мудрых пошли к продающим, но уже было поздно: продающие — это люди, требующие нашей помощи, а таких людей можно найти только по сю, а уже не по ту сторону гроба. Так, по благости Божией, Вы вовремя заготовляете для себя тот елей, которым некогда, в страшную ночь пробуждения от сна смерти, надобно наполнить светильник для выхода в сретение жениху душ наших, и можете иметь утешительную надежду, что, в числе мудрых дев, готовая, выйдете с ним на брак.
Господи! да будет!
Подвиг милосердия, кроме небесной награды, не лишен и награды земной. Что может быть отраднее, как встретить благодарный взор мученика, которого тяжкие страдания услаждены Вашим заботливым вниманием, или даже принять последний вздох его, когда он, благодаря Вашему благочестивому старанию, отходит в вечность с верою в пострадавшего за нас Искупителя и с надеждою получить венец за исполнение Христовой любвеобильной заповеди: «Больше сея любви никтоже имать да кто душу свою положит за други своя».
Эти отрадные минуты в деле милосердия таковы, что, если б Вас спросили, тягостен ли для Вас предпринятый Вами подвиг, вы не решились бы отвечать утвердительно. Так на опыте познаете Вы истину слов Христовых: «Иго мое благо и бремя мое легко есть».
В отношении к быту житейскому, если сравнить Ваше настоящее положение с нашим, то нельзя Вам не позавидовать. Вы несравненно счастливее нас: Вы принимаете деятельное участие в деле, которое так близко сердцу каждого русского. В неусыпных трудах, посреди самых кровавых событий злобной войны, Вам гораздо легче переносить эти события, нежели нам далекие, раздирающие сердце слухи о них. Каждое новое известие бесплодно возмущает нашу душу, тем более что не видно конца бесполезной гибели людей, обильному пролитию драгоценной крови братии наших о Христе, по попущению Божию, за грехи наши общественные и частные. Мы страдаем и не имеем в совести своей утешения, что кладем лепту свою на алтарь великой брани, в защиту отечества и православия. Одно остается нам: молиться и за Россию, и за молодого царя, и за православных воинов, и за сестер милосердия, к обществу которых Вы себя причислили, — молиться горячо, непрестанно. Но где взять такой молитвы? Когда в минуты отдыха от благословенных трудов Ваших, Вы возносите ко Всевышнему моление, прошение, благодарение, — а теперь, без сомнения, каждый молитвенный вопль Ваш, как чистый фимиам, прямо и скоро доходит к престолу Вседержителя. Помолитесь Ему и о нас, чтоб Он послал нам духа молитвы Тогда и мы помолимся… Помолимся и о том, чтобы Господь укрепил Вас, соделал человеколюбивый труд Ваш постоянно чистым, свободным от всякой примеси тщеславия, искательства людской похвалы и одобрения, чтоб делом Вашим не Вы славились, а имя Божие святилось, одним словом, чтоб этот труд Ваш был принят Богом, как жертва, вполне Ему благоугодная. Аминь.
М. Сомин.
Вот еще стихи брата — последние:
Боже мой! Боже мой! Только вздумаю я,
Как далеко от нас ты, родная моя,
И в каких ты трудах, и в какой стороне,
Так невольно тоска защемит сердце мне.
То мерещится вдруг, что сама ты больна,
Там лежишь без родных, без прислуги одна,
Некому утешения слова сказать
Или помощь заезжей больной оказать!
То мне слышится вдруг, как, в тоске и в слезах,
Ты зовешь нас, родных, и берет меня страх,
И я часто молюсь в продолжение дня,
И молитва моя успокоит меня!
Тут ты явишься мне в ином виде, сестра:
Близ больных ты сидишь весела и добра;
Им лекарство даешь, или чаем поишь,
Иль за сном их тревожным с заботой следишь.
Ты бежала для них от родства и связей;
Они лучше друзей, они выше князей.
Драгоценна их кровь, благородна, чиста.
Это дети Креста, это други Христа!
За отчизну стоят, за родную семью,
Офицер и солдат отдают жизнь свою!
Вот родные сыны нашей Русской страны,
Как пред всеми должны быть они почтены!
И отчизна и царь им хвалу воздают,
И молебны в церквах об их здравье поют!
Поклонись им, прошу; к ним любовью дышу;
Бедный дар приношу: в честь их песню пишу,
Хоть им много наград от богатых летят… В
от и я для солдат — чем богат, тем и рад!
Н. Куликов
(Отрывок из письма графа Комаровского, полученного мною уже по возвращении в Петербург)
Ваши возлюбленные солдатики получают от нас при отъезде отсюда (ампутированные и*тяжело раненные) от 10–50 р. серебром. Пища в госпиталях совершенно удовлетворительная. На днях еще я поймал на лету проезжего флигель-адъютанта, дельного человека и хорошо знающего это дело, и по Вашим наставлениям протащил его по самым незначительным закоулкам госпитального мира. Несмотря на подробные изыскания, мы не нашли никакого беспорядка. Теперь заботы наши об устройстве помещения для зимы. Вашему любимцу (раненому унтер-офицеру с Георгиевским крестом и пулею в руке) дал я от Вас двадцать пять рублей, и он просил меня Вас благодарить. Эти двадцать пять рублей не из числа вверенных нам денег и не мои, а достались мне следующим образом: я обещал жидам, которые поставляют для меня рогожи и обручи на транспорты, за первое мошенничество наказать их денежным штрафом, и на днях представился на это случай. Имея выбор между моей нагайкой и штрафом, жиды покорились своей судьбе. Этой выдумкой я очень горжусь — для раненых чистый барыш: во-первых, индивидуально одному го них, а во-вторых, всем вообще, потому что с тех пор, несмотря на все мои старания, я еще не мог найти в транспортах никакого беспорядка.
