90
Очевидно, Ходасевич откликнулся на зов друга, так как 15 августа 1909 г. сообщал Е. В. Торлецкой, что «уезжал к Муни, потом хлопотал с приехавшей Мариной, потом целые дни торчал в Москве по своим газетным делам» (Русская литература. 1992. № 2. С. 192).
«как же иначе» — отсылка к статье Сергея Городецкого «На светлом пути. Поэзия Федора Сологуба с точки зрения мистического анархизма», автор которой утверждал: «Всякий поэт должен быть мистиком-анархистом, потому что как же иначе?» (Факелы. СПб., 1907. Кн. 2. С. 193). Слова были подхвачены современниками как литературный анекдот и долго кочевали из статей в письма.
Например, в письме Е. И. Боричевского к Муни осенью 1914 г. (недат.): «В театрах ставят свежеиспеченные пьесы о войне авторов, никогда до войны не писавших. Едва ли нужно сообщать — потому что как же могло быть иначе — Л. Андреев через несколько дней после вторжения немцев в Бельгию написал пьесу, где есть и король Альберт, и Метерлинк и т. д.».
Реплики Татарина и Барона из пьесы М. Горького «На дне» Ходасевич вспомнил десятилетия спустя, когда писал очерк о Горьком. Как нельзя выразительнее характеризовали они лукавый склад души писателя, бегущего «скучной» правды: «Если его уличали в уклонении от истины, он оправдывался беспомощно и смущенно, примерно так, как Барон в “На дне”, когда Татарин кричит ему: “А! Карта рукав совал!”, а он отвечает, конфузясь: “Что же мне, в нос твой сунуть?”» (Ходасевич В. Собр. соч. в 4 т. М.: Согласие. 1997. Т. 4. С. 178).
Александр Федорович Диесперов (1883 — не ранее 1931) — поэт, философ, переводчик, уроженец Брянска, закончил Ливенское реальное училище и в 1903 г. поступил в ИМУ на физико-математический факультет по отделению математических наук, в 1906 г. перевелся на историко-филологический. Из-за недостатка денег на год прервал обучение и учительствовал в 1909 г. в Московском земстве. В 1915 г. удостоен диплома первой степени. (ЦИАМ. Ф.418. Оп.317. Ед. хр. 46).
К.Г. Локс описывает его как чрезвычайно колоритную фигуру университетской жизни: «Уже давно я замечал на факультете мрачную фигуру в сапогах, рубашке, подпоясанной ремнем, и волосами, зачесанными назад. Похож он был на сельского дьячка или учителя, вернее — на того и другого вместе. Вне стен университета эта фигура шествовала по улицам Москвы в потертом романовском полушубке с дубиной в руке. Вид у него был угрожающий. На самом же деле это был А.Ф. Диесперов, поэт и филолог, приступивший в ту пору к огромной диссертации об Эразме Роттердамском. <…> Первый том был закончен к 10-му году, в нем было страниц 400. Я читал эту диссертацию с интересом, тем более понятным, что Александр Федорович написал ее под сильным влиянием В. Розанова, на которого он буквально молился. <…> Этот Диоген нашего времени являл собой образ, по-моему, единственный в ту эпоху. Он жил только собственными мыслями, чтением книг и про себя любил какую-то женщину, или, быть может, ему для стихов понадобилось питать “безнадежную любовь”. Все его имущество умещалось в небольшом, обитом раскрашенной жестью сундучке, какие продавались на Смоленском рынке для кухарок. Погрузив туда свои рукописи, десяток книг и несколько пар белья, Диесперов переезжал с одной квартиры на другую, сообразно качеству и количеству уроков. Этого мизантропического чудака я вспомнил здесь и, может быть, еще вспомню потом, потому что он представлял собой своеобразную антитезу тогдашней современности. Символисты вызывали у него приступ ярости…» (Минувшее, кн. 15. С. 70–72).
Диесперов был в добрых отношениях с Муни, ценил стихи Ходасевича. В книге «Стихотворения», выпущенной им в 1911 г. (М.: Гриф), пьеса «Уходят дни мои, уходят без следа…» посвящена Вл. Ходасевичу. В 1906 г. он выпустил книгу «А. И. Герцен. Биографический очерк» (М.: Т-во И. Д. Сытина). В 1916 г. вышла книга А. Диесперова «Блаженный Иероним и его век» (М.: К-во К Ф. Некрасова), а для издательства Сабашниковых он подготовил сборник избранных произведений Эразма Роттердамского с предисловием и примечаниями. Книга издана не была, но рукопись (400 страниц) сохранилась в архиве издательства (РГБ. 261. Оп, 12. Ед. хр. 2),
После революции след А. Ф. Диесперова затерялся. Сохранилось его письмо из Каменец-Подольска Б. А. Грифцову от 8 ноября 1931 г. Случайно увидев статью Грифцова в «Литературной газете», Диесперов просил посмотреть его переводы из Гете и, может быть, напечатать их: «Самому мне за более чем десятилетней оторванностью от Москвы, сделать это вряд ли возможно» (РГАЛи Ф. 2171. Оп. 1. Ед. хр. 49).
Муни был с сестрой Деборой в больнице во время и после операции. В этот же день он писал жене:
«Милый мой Лидик! Очень я здесь растерялся и впопыхах потревожил очень многих и очень сильно. Приезд кузена поставил меня на ноги, так как он (кузен) дал мне понять, сколько глупостей я наделал. Но, девочка, слышать целый день стоны: “яду! яду!” и думать, что по совести это было бы действительно самым лучшим — это очень нехорошо. При этом я был единственным, кто был около сестры днем. Больница очень бедная, штат маленький и подолгу некого было дозваться. И потом, если бы Дора кричала и плакала, что плохо ей, — это бы еще ничего, а она все время: Бедный Муня, несчастный Муня! Заботилась, чтобы я чай пил, печалилась, что у меня лицо плохое, похудело или что-то там еще. Жизнь, которая здесь ужасная (для больного), мне казалась еще варварской. Вот как здесь было, родная девочка. Часто я не мог удержаться и плакал в комнате у сестры; когда было совсем невмочь, я звал сиделку, а сам уходил плакать к себе. И как это противно и страшно, когда рвет желчью. И потом, я никогда не знал, что время может быть так медленно: кажется, дел на час, времени полчаса. Сделал все дело, — оказывается, еще двадцать пять минут впереди. Ошибиться на два-три часа во времени всегда было можно.
Но теперь я уже спокоен и несколько (даже очень сильно) стыжусь за ту тревогу, которую поднял (хотя опасность была, действительно, смертельная!), и за свои телеграммы. Здесь, моя Лигушенька, мне жить еще дней десять. Дину я очень скоро отошлю. Кузен уезжает сегодня. Так что, если Лигуша хочет меня видеть и если она может это сделать, слышите, может, то пусть попробует сюда приехать.
Теперь, Лигушенька, поручения: позвони Владиславу и расспроси его о моем и о его положении в К<нигоиздательст>ве, посоветуйся с ним, и если вы оба это найдете нужным, позвони к Владимиру Михайловичу и расспроси его. <…>
Вот, моя девочка, и все. Жду Вашего письма или Вас.
Привет Наде и Матрене Александровне и Владе с Владимиром Михайловичем. Прощайте, моя Лидочка, моя покинутая девочка, увидеть бы Вас поскорей.
