ежеминутно подтверждает наука новая. Только новая теология все еще достаточно старомодна, чтобы отрицать чудеса. И даже если отрицать чудеса – признак свободы, из этого еще не следует, что их нет на самом деле. Такое отрицание – безжизненный предрассудок, исток которого – не свобода мысли, а материалистическая догма. Человек XIX века не верил в Воскресение не потому, что его либеральное христианство позволяло усомниться в нем, а потому, что его строжайший материализм запрещал ему верить. Теннисон, типичный человек XIX века, высказал интуитивное убеждение своих современников, сказав, что есть вера в их честном сомнении [346]. Да уж, вера была.
В этих словах заключалась глубокая и ужасная правда. Неверие в чудеса было верой в неподвижную безбожную судьбу, глубокой искренней верой в то, что мир неисцелимо скучен. Сомнения агностика – это всего-навсего догмы материалиста.
О свидетельствах в пользу сверхъестественного поговорим потом. Пока что ясно одно: если свобода мысли держит чью-нибудь сторону в этом споре, то она стоит за чудеса. Прогресс (в единственно терпимом смысле) означает только последовательную власть духа над материей. Чудо – мгновенная власть духа над материей. Если вы хотите накормить народ, вы можете считать, что накормить его в пустыне чудом невозможно; но не можете же вы сказать, что это нелиберально. Если вы хотите, чтобы дети бедняков отправились к морю, вы можете думать, что они вряд ли полетят туда верхом на драконах, но вы не можете протестовать против этого. Праздник, как и либерализм, означает свободу человека. Чудо – свобода Бога. Вы можете искренне отрицать и то, и другое, но вы не можете считать свое отрицание триумфом свободной мысли. Католическая церковь верит, что и человек, и Бог имеют право на духовную свободу. Кальвинизм отнял свободу человека, но оставил ее Богу. Материализм связывает самого Творца, он сковал Бога, как дьявола в Апокалипсисе [347]. И те, кто способствовал этому процессу, называются «либеральными теологами».
Это простейший и наиболее очевидный случай. Мнение, будто неверие в чудеса родственно свободе и прогрессу, абсолютно неверно. Если человек не может верить в чудеса, говорить не о чем: он не слишком свободен, но он вполне честен и последователен, что гораздо важнее. Но если человек может верить в чудеса, он именно в силу этого более свободен, ибо чудеса означают, во‑первых, свободу души и, во‑вторых, ее власть над тиранией обстоятельств.
Иногда даже чрезвычайно умные люди на редкость наивно забывают эту истину. Например, Бернард Шоу говорит о чудесах с искренним старомодным презрением, словно это отступничество со стороны природы; странным образом он не видит, что чудеса – лучший плод его любимого древа, учения о всемогуществе воли. Точно так же он называет жажду бессмертия жалким эгоизмом, забыв, что сам он только что назвал жажду жизни здоровым, отважным эгоизмом. Как может быть благородным желание бесконечной жизни и низким – желание жизни вечной? Нет уж, если вы хотите, чтобы человек восторжествовал над тиранией природы или обычая, любите чудеса – а возможны ли они, мы потом обсудим.
Рассмотрим и другие примеры этого странного заблуждения, будто «либерализация религии» способствует раскрепощению общества. Следующий пример можно найти в пантеизме, в том современном подходе, который часто называют имманентизмом [348] и который часто оказывается буддизмом. Но это слишком сложный вопрос, чтобы заняться им без предисловия.
То, что передовые личности убежденно говорят в переполненных залах, как правило, напрочь расходится с истиной. Наши трюизмы всегда лживы. Вот пример: на заседаниях этических и религиозных обществ часто отстаивают поверхностную, якобы либеральную мысль: «религии отличаются только формой, учение их едино». Это ложь, это полностью противоречит фактам. Религии не очень отличаются обрядами, зато ужасно различны в учении. Все равно как если бы нам сказали: «Пусть вас не вводит в заблуждение, что газеты “Новости церкви” и “Свободомыслящий” выглядят совершенно по-разному, что одну рисуют на пергаменте, а другую высекают на мраморе, одна треугольная, а другая трапециевидная, – прочтите их, и вы увидите, что говорят они одно и то же».
Конечно, они схожи во всем, кроме того, что́ они говорят. Маклер-атеист в Сурбитоне внешне – точная копия маклера-сведенборгианца в Уимблдоне. Можете кружить вокруг них сколько угодно и подвергнуть их самому пристальному и назойливому досмотру – вы все же не увидите ничего сведенборгианского [349] в зонтике, ничего слишком уж безбожного в шляпе. Различны их души.
Сложность всех верований на земле не в том, о чем говорит расхожая фраза. Все наоборот. Механика у них одна, почти все религии земли используют одни и те же приемы: у них есть священники, тексты, алтари, братства, праздники. Способ учения похож, но разница в том, чему они учат. Язычники-оптимисты и восточные пессимисты строят храмы, а тори и либералы издают газеты. Верования, которые стремятся уничтожить друг друга, вооружаются священными текстами, как враждующие армии – ружьями.
Замечательный пример мнимой схожести – духовное единство буддизма и христианства. Те, кто принимают эту теорию, обычно не приветствуют этику других религий, кроме конфуцианства, которое они любят за то, что оно – не религия. Но они сдержанны в похвалах мусульманству, обычно удовлетворяясь запретом на спиртное – и то лишь для низших классов. Они редко превозносят мусульманский взгляд на брак (а ведь в его пользу столько можно сказать), а их отношение к секте душителей и к фетишистам можно даже назвать прохладным. Но они видят нечто близкое в великой религии Гаутамы.
Представители популярной науки, вроде Блэтчфорда, настаивают, что христианство и буддизм очень похожи, особенно буддизм. Все верят этому, и я сам верил, пока не прочел их аргументы. Их аргументами были сходства, которые ничего не значат, так как они присущи всему роду человеческому, и сходства, в которых нет ничего общего. Автор попавшейся мне книги пресерьезно объяснял, что обе религии одинаковы в том, в чем одинаковы все религии, или же он находил сходство там, где они очевидно различны.
Так, он напоминает, что и Христос, и Будда были призваны голосом с неба, – как будто голос Божий должен исходить из подвала. Он с важностью указывает нам, что оба восточных Учителя вводили обычай омывать ноги – удивительное совпадение, не менее удивительное, чем то, что у обоих имелись ноги. А другой класс сходств – сходства, где нет ничего похожего. Наш нивелировщик религий требует обратить внимание на то, что на празднике одеяние ламы раздирают на части и обрывки благоговейно хранят. Но ведь одежды Христа разодрали не из уважения, а насмехаясь, и обрывки оценил разве что старьевщик. Такую связь можно обнаружить и между двумя церемониями с мечом: ударом по
