табуретке. То Александр лениво забьет один гвоздь. А через какое-то время сыновья, уже изрядно взмокшие, начинают спорить, как лучше поставить, отрезать, приварить или приклеить; Борис же Васильевич, незаметно выбившись в начальники, ими командует. Затем, представьте, они кончили дело, и тут отец берет в руки длинный брусок, выходит с ним на балкон и смотрит, как в подзорную трубу, на другой конец улицы. Это не трюк, не уловка хитроумного воспитателя, что становится ясно, когда Василий спрашивает: «Чего ты, батя?», а отец честно отвечает: «Кривой, черт, брусок!» — «Ну и что?» — не удерживается от вопроса Александр. «А дело есть, — говорит отец. — Да вы отдыхайте, я сам». Сам-то сам, однако стол в комнате уже отодвинут, Василий что-то отмеряет на бруске, Саша подбирает шурупы, а отец кричит на кухню матери: «Соня, ты сюда пока не входи!» — «А чего?» — раздается с кухни. Мужчины переглядываются, подталкивают друг друга, и Вася — матери: «Поллитру готовь!», а Саша: «Молока или квасу!» Будет сюрприз Софье Александровне, какой — даже мне неведомо: «Вам скажешь, пол-интереса потеряно». Интереса! — очень важная краска в жизни этой семьи. И точная. Потому что где польза для детей, там должно быть для них удовольствие.
Но вот помылись они, отужинали за общим столом, торжественно и весело вручили матери какую-нибудь странную подставку для пивных, молочных и квасных бутылок — что дальше? Дело к вечеру. Можно пойти в кино, можно на танцы, во двор, просто прошвырнуться по улице до клуба и обратно или постоять в подъезде. Но, как говорит Борис Васильевич, «главное, не давать им опомниться», а потому — спать! Тем более что небо чистое, звезды как на ладони, ни тучки, ни облачка, — стало быть, погода идет «клевая».
В три ночи их будит мать, и они уходят на рыбалку: отец, оба сына, сосед Валя и еще брат матери — дядя Кока. Он почему-то в синем костюме, в черной кепке и в мягких домашних тапочках: пришел, наверное, проводить, но заговорили его Дудины, засуетили, от них разве вырвешься без потерь, и очнулся дядя Кока — в руках удочка, а сам — на берегу Волги. Точнее сказать, не на берегу, а на «стрелке»: как перейдешь понтонным мостом через протоку, сразу налево. Я потому это место знаю, что и меня сей жребий не миновал.
Все, что я рассказываю, в значительной степени относится к прошлому. Сегодня у Бориса Васильевича нет с сыновьями проблем: не нужно их ни агитировать, ни уговаривать, ни даже им намекать. Более того, они сами частенько втягивают батю в свои дела: то потащат с собою в кино, то подсунут ему книжку, особенно им понравившуюся, а года два назад, когда сердце Бориса Васильевича не «шалило», он стоял вратарем за сборную двора в футбольном матче со сборной улицы.
Вот такой он, Борис Васильевич Дудин. Лично меня даже немного как бы корящий: он, видите ли, умеет быть примером для сыновей, у него, видите ли, это получается, а я и мне подобные устроены по-другому. Но почему мы устроены по-другому? Почему, вернувшись с работы, не имеем ни сил, ни, откровенно говоря, желания бегать рысцой, клеить резиновые лодки, стоять вратарями и, самое главное, возиться с детьми, хотя и не меньше Дудина понимаем, что они требуют нашего внимания? В чем секрет Бориса Васильевича и какова причина нашего «несоответствия»?
Не знаю. Возможно, мы еще слишком молоды по сравнению с Дудиным, а потому не остыло в нас эгоистическое и, я бы сказал, естественное желание пожить не в чье-то, а в свое удовольствие, — правда, зачем в таком случае мы поторопились обзаводиться детьми? Возможно, мы, наоборот, старее его и телом, и душой, наши силы «не те», и вообще нам уже ничего не нужно — но тогда зачем опоздали с детьми, слишком поздно произведя их на свет? Или, быть может, наша жизнь сложилась труднее дудинской, и условия нашего существования похуже, и не о том, о чем у Дудина, печется наш «котелок», не до детей нам, — но разве Борис Васильевич сделан из более крепкого, нежели мы, материала? Разве живет в другом измерении и работает на золотых станках?
Нет, похоже, мы самым элементарным образом пока еще серьезно не задумались о воспитании наших детей. Похоже, нам просто не хватает внутренней организованности, умения однажды взять себя в руки. Или мы полагаем, что каждому отцу, чтобы стать отцом, необходимо высшее педагогическое образование? И личная опека Сухомлинского с Песталоцци? И еще на всякий случай три сеанса врачебного гипноза, чтобы поверить в свою способность воспитывать?
Я как-то спросил Бориса Васильевича: «Вам было трудно?» — уверенный про себя, что конечно же нелегко. Он ответил: «Привык».
А ведь характер у него далеко не «повидло»! Правда, он добрый по натуре человек, даже приветливый: никому из соседей не откажет ни в совете, ни в рубанке, ни в пяти рублях до получки и любую бросовую вещь непременно подберет, припрячет, потому что, скажет, «людям может пригодиться». Однако же так крут при этом, резок и вспыльчив, что мог бы много дров наломать со своим характером, воспитывая сыновей. И тем не менее не наломал! Неужто и здесь у него «секрет»? Если угодно, да. Вот мы, например, дуя на пальцы, одновременно и студим их, и согреваем, в зависимости от того, что хотим. Так и черты характера: ту же резкость можно употребить во зло, а можно и на добро, смотря что хочет человек — под каким «соусом» он эту резкость проявляет. Отец Бориса Васильевича, дед его сыновей, умел принимать крутые и совершенно неожиданные решения, которые ставили бы в тупик окружающих, не будь они справедливыми. Он, например, вторично женился после смерти первой жены, и, представьте, по любви. Но на третий день после свадьбы навсегда изгнал молодую мачеху из дома, с тех пор более никогда не делая попыток устроить личную жизнь. Почему изгнал? Она в том же тазу, из которого мыла пол, постирала детское белье! Круто он поступил? Но и не скажите, что необоснованно.
Возвращаясь к Борису Васильевичу, замечу, что и его резкость всегда компенсировалась чистотой намерений и справедливостью. За все время он только однажды зря наказал Александра — а сын, как всегда, молча и достойно принял наказание — и лишь потом узнал, что Саша не виноват. Ошибку свою отец исправил «по-дудински»: дождался, когда собралась вся семья, подошел к сыну и очень серьезно сказал: «Саня, я больше не буду».
Можно ли не уважать такого отца? Можно ли не пойти с ним на край света? Добавлю к
