Наконец, Россия лишилась Петра II, который, по-видимому, мог быть великим государем, если бы когда-либо избавился от ига Долгоруких. С ним кончилось мужское поколение дома Романовых, царствовавшего 118 лет, ибо царь Михаил Федорович, дед Петра I, был избран на престол в 1612 году.
Лишь только министры Верховного совета увидели, что государь скончается непременно, то собрались во дворце со знатнейшими вельможами и стали рассуждать о наследовании престола. Мнения разделились на четыре стороны.
Первая сторона была Долгоруких, которым хотелось возвести на престол обрученную невесту царскую, для чего они и составили было духовную, что, однако же, им не удалось, как сказано выше, и потому, увидев, что противники сильнее их, они отказались от своего намерения.
Вторая сторона была царицы, бабки покойного царя, которой действительно предлагали корону, но она отказалась под предлогом глубокой своей старости и болезней.
Третья сторона желала видеть на престоле принцессу Елисавету, дочь Петра I.
Наконец, четвертая старалась о герцоге Голштинском, мать которого была старшей сестрой принцессы Елисаветы.
Но обе последние стороны были так слабы, что о предложении их даже и не рассуждали.
Тут дом Голицыных, упавший было во время владычества Долгоруких, поднял голову и захотел осуществить мысль, всегда им лелеянную, связать руки своим государям, до того времени очень деспотичным, введя образ правления, подобный английскому. Князь Дмитрий Голицын, член Верховного совета, заговорил первый, и к нему пристали: брат его фельдмаршал, Долгорукие и большая часть бывших в собрании, и таким образом положили избрать на престол принцессу Анну, вдовствующую герцогиню Курляндскую, дочь царя Иоанна, старшего брата Петра I, но с тем, чтобы она подписала условия, на которых ее избрали.
Уговорившись в этом, они ожидали кончины государя, которая и последовала 30 января, как я уже сказал, в 1 часу поутру, а в 5 часов Верховный совет, Сенат, коллегии, весь генералитет и полковники, бывшие тогда в Москве, собрались во дворце.
Собрание открыл, за отсутствием государственного канцлера, страдавшего простудой, князь Дмитрий Голицын речью, в которой сказал, что поелику Богу угодно было отозвать к себе государя Петра II, надлежит подумать о избрании верховного главы для всей Российской империи, а как вдовствующая герцогиня Курляндская одарена всеми добрыми качествами, то, кажется, нельзя сделать лучшего выбора.
4. Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери генерал-фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева[189]
<…> Не всегда бывают щасливы благороднорожденные, по большей части находятца в свете из знатных домов происходящие бедственны, а от подлости рождения происходят в великие люди, знатные чины и богатство получают. На то есть определение Божие. Когда и я на свет родилась, надеюсь, что все приятели отца моево и знающия дом наш блажили день рождения моего, видя радующихся родителей моих и благодарящих Бога о рождении дочери. Отец мой и мать надежду имели, что я им буду утеха при старости. Казалось бы, и так по пределам света сего ни в чем бы недостатку не было. Вы сами небезызвестны о родителях моих, от кого на свет произведена, и дом наш знаете, которой и доднесь во всяком благополучии состоит, братья и сестры мои живут во удоволствии мира сего, честьми почтены, богатством изобильны. Казалось, и мне никакова следу не было к нынешнему моему состоянию, для чего бы и мне не так щастливой быть, как и сестры мои. Я еще всегда думала пред ними преимущества иметь, потому что я была очень любима у матери своей и воспитана отменно от них, я же им и большая. Надеюсь, тогда все обо мне разсуждали: такова Беликова господина дочь, знатство и богатство, кроме природных достоинств, обратить очи всех знатных женихов на себя, и я по человеческому разсуждению совсем определена к благополучию; но Божий суд совсем не сходен с человеческим определением: он по своей власти иную мне жизнь назначил, об: которой никогда и никто вздумать не мог, и ни я сама — я очень имела склонность к веселью.
Я осталась малолетна после отца моево, не больше как пяти лет, однако я росла при вдовствующей матери моей во всяком довольстве, которая старалась о воспитании моем, чтоб ничево не упустить в науках, и все возможности употребляла, чтоб мне умножить достоинств. Я ей была очень дорога: льстилась мною веселитца, представляла себе, когда приду в совершенные леты, буду доброй товарищ во всяких случаях, и в печали и радости, и так меня содержала, как должна благородной девушке быть, пребезмерно меня любила, хотя я тому и недостойна была. Однако все мое благополучие кончилось: смерть меня с нею разлучила.
Я осталась после милостивой своей матери 14 лет. Эта первая беда меня встретила. Сколько я ни плакала, только еще все недоставало, кажетца, против любви ее ко мне, однако ни слезами, ни рыданием не воротила: осталась я сиротою, с большим братом, который уже стал своему дому господин. Вот уже совсем моя жизнь переменилась. Можно ли все те горести описать, которые со мною случались, надобно молчать. Хотя я льстилась впредь быть счасливой, однако очень часто источники из глаз лились. Молодость лет несколько помогала терпеть в ожидании вперед будущего сщастия. Думала, еще будет в мое время, повеселюсь на свете, а тово не знала, что вышняя власть грозит мне бедами и что в будущее надежда обманчива бывает.
И так я после матери своей всех кампаний лишилась. Пришло на меня высокоумие, вздумала себя сохранять от излишнева гуляния, чтоб мне чево не понести какова поноснова слова — тогда очень наблюдали честь; и так я сама себя заключила. И правда, что тогдашнее время не такое было обхождение: в свете очень примечали поступки знатных или молодых девушек. Тогда не можно было так мыкатца, как в нонешний век. Я так вам пишу, будто я с вами говорю, и для тово вам от начала жизнь свою веду. Вы увидите, что я и в самой молодости весело не живала и никогда сердце мое большего удовольствия не чувствовало. Я свою молодость пленяла разумом, удерживала на время свои желания в разсуждении том, что еще будет время к моему удовольствию, заранее приучала себя к скуке. И так я жила после матери своей два года. Дни мои проходили без утешки.
Тогда обыкновенно всегда, где слышат невесту богатую, тут и женихи льстятца. Пришло и мое время, чтоб начать ту благополучную жизнь, которою я льстилась. Я очень была сщаслива женихами; однако то оставлю, а буду вам то писать, что в дело произошло. Правда, что начало было очень велико: думала, я — первая щастливица в свете, потому что первая персона в нашем государстве был мой жених, при всех природных достоинствах имел знатные чины при дворе и в гвардии. Я признаюсь вам в том, что я почитала за великое благополучие, видя его к себе благосклонна; напротив тово и я ему ответствовала, любила ево очень, хотя я никакова знакомства прежде не имела и нежели он мне женихом стал, но истинная и чистосердечная его любовь ко мне на то склонила. Правда, что сперва это очень громко было, все кричали: «Ох, как она щаслива!» Моим ушам не противно было это эхо слышать, а не знала, что эта щастия мною поиграет, показала мне только, чтоб я узнала, как люди живут в щастии, которых Бог благословит. Однако я тогда ничево не разумела, молодость лет не допускала ни о чем предбудущем разсуждать, а радовалась тем, видя себя в таком благополучии цветущею. Казалось, ни в чем нет недостатку. Милой человек в глазах, в рассуждении том, что этот союз любви будет до смерти неразрывной, а притом природные чести, богатство; от всех людей почтение, всякий ищет милости, рекомендуютца под мою протекцию. Подумайте, будучи девке в пятнатцать лет так обрадованной, я не иное что думала, как вся сфера небесная для меня переменилась.
