Падение «самородка» в корне изменило стратегическое положение на Северном Кавказе. После длительных боев Покровский отбил Невинномысскую и вышел в тыл Армавирской группировке красных, на которую с другого фланга насели кубанцы Врангеля. Улагай и Боровский с севера вдоль железной дороги начали наступление на Ставрополь. Дроздовский неожиданной атакой захватил монастырь Иоанна Предтечи и часть предместья города. Туда же подходили и бронепоезда «Единая Россия» и «Генерал Алексеев».
Деникин с Романовским из-за отсутствия налаженной связи в те дни метались на штабном поезде между Армавиром, Невинномысской и Ставрополем, координируя усилия армии и чуть ли не ежедневно перенося свой полевой штаб.
При этом отнюдь не ограничивались чисто оперативной работой. «Я привез с собою немного теплой одежды, несколько сот пополнения, на сей раз много патронов и… глубокую, ничем не сокрушаемую уверенность в доблести добровольцев, которая приведет, несомненно, к нашей победе в предстоящем решительном сражении», — писал главком.
Под Ставрополь стягивались все основные силы Добрармии — Врангель очищал правый берег Кубани и подходил с запада, Казанович через гору Недреманную и Татарку подтягивался с юга, Покровский и Шкуро через Темнолесскую — с юго-востока. 30 октября Покровский взял гору Холодную и перекрыл городской водопровод.
В Ставрополе скопились тысячи раненых и тифозных красноармейцев, отступающих войск, обозов. При этом реальную боеспособность, по уверению самих белогвардейцев, сохраняла лишь та самая Таманская группа — закаленные бойцы расстрелянного матроса Матвеева. Именно благодаря им красные совершили прорыв из кольца и вырвались из Ставрополя на Царицын.
«Ставрополь был взят. Большевики оставили в нем 2,5 тысячи непогребенных трупов и до 4 тысяч невывезенных раненых. На дверях лазаретов были надписи: «Доверяются чести Добровольческой армии…» Они могли рассчитывать на безопасность своих раненых. Мы — почти никогда. Во всяком случае, наши офицеры, попадавшие в руки большевиков, были обречены на мучения и верную смерть».
Деникин несколько идеализирует собственных подчиненных. Врангель стал свидетелем совершенно другого отношения к вражеским раненым: «На следующий день после занятия города имел место возмутительный случай. В один из лазаретов, где лежало несколько сот раненых и больных красноармейцев, ворвались несколько черкесов и, несмотря на протесты и мольбу врачей и сестер, вырезали до 70 человек, прежде, нежели предупрежденный об этом, я выслал своего ординарца с конвойными казаками для задержания негодяев. В числе последних, по показанию очевидцев, находился один офицер; к сожалению, преступники успели бежать».
Там же некто, отрекомендовавшийся Врангелю «начальником особого отряда при ставропольском губернаторе хорунжим Левиным», получил приказ взять под охрану местную тюрьму с пленными красноармейцами, а уже через несколько часов генералу доложили, что Левин устроил там кровавую «зачистку». Пока прибыл назначенный губернатором полковник Глазенап и арестовал его, тот успел пустить «в расход» несколько десятков пленных.
Бои под этим городом стоили Добрармии невосполнимых жертв. 31 октября был убит командир Корниловского полка полковник Владимир Индейкин (из крестьян) и ранен (как потом оказалось смертельно) начальник 3-й дивизии полковник Михаил Дроздовский (уже в госпитале через неделю Деникин вручит ему генеральские погоны). Оба — легенды Белого движения и их символы. 2-я и 3-я дивизии были выведены в тыл для пополнения, в полках оставалось не более 100–150 штыков. Число раненых исчислялось тысячами.
Зато прекрасно срабатывала «кавалерийская тактика» формирования частей Деникина — в каждой освобожденной станице в ряды армии вливались сумевшие избежать красной мобилизации казаки, пополняя ряды грозной белой конницы.
К тому же была получена весть и от восставших терцев: «Казаче-крестьянский съезд» из Моздока радиотелеграммой приветствовал Добровольческую армию «как носительницу идеи Единой, Великой, Неделимой и Свободной России» и обещал «направить все силы для скорейшего соединения с нею».
Таким образом, отброшенные с Северного Кавказа красные уже не могли воспрепятствовать соединению Добрармии с теми горцами и терцами, которые делали ставку на Деникина. Угрозы с юга уже не было, против отдельных рассеянных по огромному региону красных отрядов можно было бы держать небольшие заслоны. Белая Армия могла поворачивать на север, где донцы вели маловразумительную войну с красными. Идти на Москву, как и предполагалось с самого начала, они не собирались, а чуть расширив свои пределы за счет уездов Саратовской и Воронежской губерний, искали способов «замириться» с большевиками. Краснов заявил об «усталости казаков на фронте», приказал остановить наступление на севере и вернуться на свои рубежи. Предполагалось, что переговорами о мире «с Москвой» займутся немцы и «дружественная Украина», а сами казаки займутся «караульной службой». Горячие головы на Кругу были успокоены, Деникин, наоборот, взбешен. Ни о каком стратегическом сотрудничестве с Новочеркасском не могло идти и речи, все согласованные действия шли прахом.
«Такими иллюзиями, стоявшими в полном противоречии со стратегией, психологией и практикой Гражданской войны и передающими всю инициативу в руки противника, приходилось донским генералам успокаивать нервы представителей на Круге и воинов на фронте», — писал он.
К началу ноября на Донском фронте порядка 52 тысяч казаков противостояли натиску почти 100 тысяч штыков и сабель красных. Генерал-майор Адриан Гусельщиков с Северным отрядом отразил наступление 8-й армии красных у станицы Таловой и дальше не пошел, генерал-майор Константин Маман-тов со своей конной группой топтался под Царицыном. Атаман Краснов срочно пытался сколотить Доно-Кавказский союз из донцов, кубанцев, терцев, астраханцев и горцев с абсолютной автономией и всеми атрибутами суверенной власти, включая гимн, герб, собственную монету, марки, таможню и пр.
Для государственника Деникина с его идеей «Единой и неделимой» это не шло ни в какие ворота. Отношения с донскими первыми лицами испортились окончательно. Главком написал в секретном наказе генералу Лукомскому: «Так как личная политика генерала Краснова совершенно не соответствует позиции, занятой Добровольческой армией, то активной поддержки (например, публичное выступление с соответствующей речью, официозный разговор и т. п.) оказывать отнюдь не следует».
Сам главнокомандующий разрывался между фронтом и семьей, отдавая все же предпочтение делу. Ася уже была на сносях. Мужа видела крайне редко и очень нервничала, когда Деникин не мог из-за напряженных боевых действий под Ставрополем приехать в Екатеринодар. Она жила вместе с матерью и дедом в маленьком домике на Соборной улице, редко выходила на улицу, ибо тяжелая беременность сделала ее подверженной быстрой утомляемости и частым обморокам. Однажды она потеряла сознание на улице, и лишь чужие люди подобрали Асю и помогли добраться до дома.
