– Меня заверили, – сказал фон Ягов, – что в случае вступления вашей страны в войну американские немцы поднимут восстание.
– Выбросьте подобные глупости из головы, – ответил я. – Первый же, кто пойдет на это, будет наказан так быстро и сурово, что другим будет неповадно. Причем я считаю, что настаивать на самом суровом наказании в первую очередь будут сами же американские немцы.
– Мы бы хотели избежать разрыва с Соединенными Штатами, – сказал фон Ягов, – но нам необходимо время для формирования соответствующего общественного мнения. Есть две партии, имеющие диаметрально противоположные взгляды на подводную войну. Одна из них считает, что подводная война должна стать неограниченной, независимо от ее последствий для Соединенных Штатов или любых других стран. У существующего кабинета противоположная точка зрения. Мы бы хотели урегулировать разногласия с вашим президентом. Но давление со стороны милитаристской фракции возрастает. Они вынудят нас уйти, если мы объявим потопление «Лузитании» незаконным актом. Полагаю, президент Вильсон это поймет. Мы желаем сотрудничать с ним, но вынуждены продвигаться вперед с осторожностью. Полагаю, что мистер Вильсон, если он не желает разрыва, предпочтет видеть у власти нас.
– Иными словами, вы хотите дать понять Вашингтону, – поинтересовался я, – что вопрос, останетесь ли вы у власти, зависит от того, сделаете вы требуемое заявление или нет?
– Именно так, – ответил фон Ягов. – И я бы хотел, чтобы вы телеграфировали это в Вашингтон. Разъясните президенту, что, если мы сейчас уйдем в отставку, нам на смену придут сторонники неограниченной подводной войны.
Немецкий министр явно был изумлен моим описанием президента Вильсона и его готовности воевать.
– Мы считали и считаем его, – сказал фон Ягов, – абсолютно мирным человеком. И мы не верим, что американский народ будет воевать. Ваши люди слишком далеко от полей сражений, да и за что они должны бороться? Ваши материальные интересы никак не затронуты.
– За одну вещь всегда стоит бороться, – ответил я. – Я имею в виду моральные принципы. Совершенно очевидно, что вы не понимаете, что такое американский дух. Вы не можете постичь, что мы держимся в стороне не потому, что не хотим воевать, а потому, что хотим быть абсолютно справедливыми и беспристрастными. Мы хотим сначала получить всю информацию. Не стану отрицать, что мы не имеем желания вмешиваться в иностранные споры, но всегда будем настаивать на своем праве использовать океан по своему усмотрению и не считаем Германию вправе вмешиваться и убивать наших граждан. Повторяю, американец действительно предпочитает держаться в стороне от чужих конфликтов, но если он однажды решит защищать свои права, то сделает это независимо от последствий. Вы, похоже, уверены, что американец не будет драться за принципы, при этом забывая, что все наши войны были делом принципа. Возьмите хотя бы величайшую из них – Гражданскую войну 1861–1865 годов. Мы, северяне, сражались за освобождение рабов, причем для нас это было делом принципа, наши материальные интересы не были затронуты. И мы боролись до конца, хотя при этом нередко брат шел на брата.
– Мы бы не хотели портить отношения с Соединенными Штатами, – сказал фон Ягов. – Мир в мире зависит от трех держав: Соединенных Штатов, Англии и Германии. Мы должны собраться вместе, установить мир и поддерживать его. Я очень вам благодарен за объяснения, теперь я понимаю ситуацию намного лучше. Но я все еще не понимаю, почему ваше правительство обходится с нами совсем не так, как с Англией.
Я дал обычные объяснения: мы рассматриваем свою проблему с каждым народом индивидуально и не можем ставить свое отношение к Германии в зависимость от нашего отношения к Англии.
– Да, конечно, – грустно улыбнулся фон Ягов. – Это напоминает мне о двух мальчиках, игравших в саду. Одного должны наказать первым, а другому придется дожидаться своей очереди. Вильсон собирается отшлепать сначала немецкого мальчика, а уж потом, когда закончит, возьмется за английского. Кстати, – продолжил он, – я бы хотел, чтобы вы телеграфировали президенту Вильсону о нашей встрече и о том, что вы теперь лучше понимаете нашу точку зрения. Не будете ли вы так любезны и не попросите ли его ничего не предпринимать, пока не изложите ему свои соображения лично.
Я с готовностью дал такое обещание и вместе с господином Джерардом покинул фон Ягова.
На 4.30 я был приглашен на чай к доктору Александеру и его супруге. Я не пробыл у них в гостях и четверти часа, когда доложили о приходе Циммермана. Это был совсем другой человек, не похожий на фон Ягова. Он был намного сильнее и духовно, и физически. Он был высок, держался с большим достоинством и властностью, задавал прямые и весьма проницательные вопросы, при этом оставаясь человеком приятным и располагающим к себе.
Говоря об отношениях между Германией и Америкой, Циммерман начал с заявления, которым, как я полагаю, хотел доставить мне удовольствие. Он поведал, как превосходно вели себя во время войны евреи и что немцы чувствуют себя глубоко обязанными им.
– После войны, – сказал он, – отношение к ним будет намного лучше, чем было до войны.
Циммерман сообщил, что фон Ягов рассказал ему о нашей беседе, и попросил меня повторить кое-что лично для него. Он сказал, что чрезвычайно заинтересовался моими рассказами об американских немцах и хотел бы узнать из первых уст факты, на которых основывались мои выводы. Как и многие немцы, он рассматривал германскую часть нашего населения как часть Германии.
– Вы уверены, что подавляющее большинство американцев немецкого происхождения будет лояльно по отношению к Соединенным Штатам в случае войны? – спросил он. – Не являются ли их чувства к родине основополагающими?
– Очевидно, вы считаете американцев немецкого происхождения отдельной частью нашего населения, живущей изолированно от остального народа и почти не связанной с жизнью других американцев. Нельзя сделать более грубой ошибки. Вы можете купить нескольких человек там и здесь, которые при необходимости поднимут шум и станут ратовать за Германию, но я говорю о миллионах американцев, чьи предки были немцами. Эти люди считают себя американцами, и только американцами. Представители второго поколения, как правило, обижаются, если их считают немцами. Их почти невозможно заставить говорить по-немецки; они отказываются говорить на другом языке, кроме английского. Они не читают немецких газет и не ходят в немецкие школы. Они даже не хотят ходить в лютеранские церкви, где служба проходит на немецком языке. В Нью-Йорке живет более миллиона американских немцев, но нам с трудом удалось сохранить единственный немецкий театр. Причина тому проста – эти люди предпочитают театры, в которых спектакли идут на английском языке. Есть еще несколько немецких клубов, но членов в них немного. Американцы немецкого происхождения предпочитают вступать в клубы, общие для всех американцев, и во всех американских клубах их принимают. В политической и социальной жизни Нью-Йорка немного американских немцев, достигших выдающегося положения, хотя довольно много американцев немецкого происхождения занимают видное положение. Если Соединенные Штаты и Германия вступят в войну, не только вы, но и весь мир удивится лояльности наших немцев. И еще одно: если Соединенные Штаты вступят в борьбу, они пойдут до конца, и борьба будет очень долгой и упорной.
