– Это похоже на сказку или чудеса. Просто невозможно поверить, – восхищался Спинет.
А Олкотт, улыбаясь в бороду, с удовольствием рассказывал:
– Госпожа Блаватская служила платонисту секретарем самым настоящим образом. Их отношения ни в чем не отличались от отношений, характерных между личным секретарем и его хозяином. Кроме того, последний был видимым для нее и невидим для меня… Он казался не совсем «Братом», как мы обычно называли адептов, и все же более им, чем кем-нибудь иным… Он никогда ни единым словом не намекал нам, что считал себя живым человеком. Но мне говорили, что он не осознавал, что уже умер и покинул свое тело и плохо ориентировался во времени.
– Я помню, как мы с вами смеялись, когда однажды под утро, после необычайно тяжелой ночной работы, он тихо спросил меня: «Вы готовы начать?» – разразилась хохотом Елена.
– Да, – Олкотт тоже улыбнулся, – я помню, вы тогда сказали: «Ради бога, не смейтесь даже в глубине своей души, иначе старичок обязательно услышит и обидится».
– Не знаю, услыхал ли он мои слова, но в следующий раз, когда он пришел читать мне свою лекцию, то продолжил ее как ни в чем не бывало.
– Кстати, я уже имею доказательство того, что по крайней мере некоторые из тех, кто с нами работал, были живыми людьми. Я имею в виду тех, кто работал в астральном теле в Америке. Я уже видел некоторых их них в Индии, встречался с ними и даже разговаривал.
О первой своей встрече с госпожой Блаватской у Синнета остались самые яркие воспоминания:
«…О прибытии в Индию… полковника Олкотта и госпожи Блаватской было возвещено статьей в газете в несколько абзацев. Там туманно говорилось о том, что госпожа Блаватская была удивительным человеком, связанным с современной разновидностью магии, кроме того, я видел ее огромную книгу „Разоблаченная Изида“, которая, естественно, возбудила с моей стороны интерес к ее автору. В результате нескольких заметок, опубликованных в газете The Pioneer, редактором которой я в то время служил, возникла первая связь между нами. В соответствии с договоренностями, которые мы заключили по переписке этим летом, она в декабре 1879 года приехала в Аллахабад, чтобы посетить меня и мою жену в нашем зимнем доме.
Я хорошо запомнил утро, когда она должна была приехать, и я отправился на железнодорожную станцию для того, чтобы ее встретить. В то время поезда из Бомбея приходили в Аллахабад рано утром, и когда я доставил наших гостей домой, было как раз подходящее время для раннего завтрака. Если судить по ее последним письмам, то она, очевидно, опасалась того, чтобы у нас не сложилось о ней некоего идеального представления, которое жестоко потом разобьется о реальность. И она, невзирая на возможные последствия, изображала себя как грубого старого «бегемота в женском обличье», совершенно недостойного цивилизованного общества; но она делала это с таким живым юмором, что необходимая для этого интеллигентность, выдававшая ее с головой, более чем устраняла отрицательный эффект ее предупреждений. Ее грубые манеры, о которых нам так много говорили, не представляли собой ничего особенно страшного, хотя я помню, как однажды, когда визит длился уже неделю или две, на меня напали приступы смеха, когда полковник Олкотт серьезно заявил мне, что до сих пор госпожа «весьма сильно себя сдерживала». У моей жены и у меня не создалось такого впечатления о ней, кроме того, мы уже привыкли к тому, что ее беседы были всегда и неизменно более чем интересны. <…>
Первый визит, который она нам нанесла, достиг полного успеха во всех отношениях. Ее вспыльчивость, временами доходившая до смешного, иногда приобретала форму раздражительности, и тогда она давала выход своему нетерпению, если что-то досаждало ей, в виде неистовых тирад, которые она произносила громким голосом, адресуя их полковнику Олкотту, который в то время находился на ранней стадии своего ученичества. Каждый, кто обладал хотя бы малейшей проницательностью, не мог не заметить, что ее грубые манеры и неуважение ко всем условностям были результатом осознанного восстания против обычаев рафинированного общества, а не признаком невежества или незнакомства с ними. Часто это восстание принимало весьма решительный характер, и она иногда расцвечивала свою речь разнообразными словечками и оборотами, одни из которых были остроумными и забавными, другие – излишне крепкими, от употребления коих все мы, скорее, предпочли бы посоветовать ей отказаться. Она определенно не обладала ни одним из внешних атрибутов, каких можно было бы ожидать у духовного пастыря. <…>
Я уже много говорил об ее импульсивности и неразборчивости в выборе слов и манер и о том, что она могла вести разговоры часами, если ей это позволяли, о таких пустяках, на которые человек с более флегматичным (не говоря уже о более философском) складом ума вообще вряд ли обратил бы внимание. Но следует не забывать, что почти каждый раз обращение к ее интеллекту философа немедленно переключало течение ее мысли в другое русло. И тогда точно также часами она могла открывать перед любым благодарным слушателем свои бесконечные запасы сведений о восточной религии и мифологии, о тонкой метафизике индуистского и буддийского символизма или о самой эзотерической доктрине».
Разговоры на подобные темы теребили любознательную душу Синнета, возбуждали воображение и профессиональный интерес. «Именно через… знакомство с госпожой Блаватской, – говорил он, – я приобрел некоторый опыт, связанный с оккультизмом… Первый вопрос, ответ на который мне был необходим, – это действительно ли госпожа Блаватская обладала, как я слышал, способностью производить феномены?»
Однажды он спросил у Елены, не возьмется ли она доставить Братьям его письмо, в котором он изложил бы свои мысли.
Подобное желание было смело и практически неисполнимо, так как он знал, что Братья недоступны. Елена взялась ему помочь, но сказала, что за успех не ручается. Синнет тут же написал письмо, адресовав его «Неведомому Брату», отдал ей и стал ждать, что за этим последует.
Елена принялась за поиски Брата, который согласился бы на такого рода общение. К кому бы она ни обращалась, все отказывались. Через некоторое время ее психологический телеграф, наконец, получил благосклонный ответ одного из Братьев, которым оказался не кто иной, как сам Учитель Кут-Хуми. Но, прежде чем согласиться, он хотел с Еленой переговорить.
После Америки Елена Петровна не видела Учителя Кут-Хуми. И вот он в первый раз после последнего ее приезда в Индию появился перед ней – все тот же голос, тот же иконописный лик, все та же стройная высокая фигура. Только показалось, что его голос стал еще нежнее, а лицо – еще тоньше и прозрачней. Учитель долго беседовал с Еленой, спрашивал о Синнете и, в конце концов, согласился прочитать его письмо.
