В рассказе «Боги» повествователь пытается обнаружить красоту мира в его деталях, связях, его переменчивости — красоту, которая открывается взгляду воображения. Они с женой недавно потеряли сына и весенним днем идут на его могилу. Попытка рассказчика представить окружающий мир как длинное стихотворение в прозе не лишена некоторых достоинств, но мы вскоре начинаем ощущать ее натужность, поскольку то, что в «Звуках» было полетом фантазии, в «Богах» становится главным навигационным принципом повествования, а эмоциональный стиль, претендующий на оригинальность, балансирует на грани банальности. И тем не менее Набоков, который всего полтора года назад потерял отца и каждую весну посещал его могилу, выражает в рассказе свое жизненное кредо:
Все в мире прекрасно, но человек узнает прекрасное, только если он видит его редко или издалека. <…> Послушай… сегодня мы с тобой боги. Наши голубые тени огромны. Мы движемся в гигантском радостном мире.
Как и в «Ударе крыла», в «Богах», раннем прообразе «Дара», где умеющий быть счастливым Федор обретает счастье среди потерь и невзгод берлинской жизни, Набоков еще пытается найти средства для передачи необычного, скрытого за обычным, — сверхчеловеческого, вторгающегося в человеческое. Еще один рассказ Набокова тоже, вероятно, отчасти обязан своим возникновением его ученику — Ивану Коноплину. Член Союза русских писателей в Берлине, Коноплин был разоблачен как агент ГПУ, когда он пытался подкупить сотрудницу редакции «Руля» и выведать у нее, кто именно в России регулярно пишет для газеты тайно переправляемые через границу сообщения об ужасах Советской власти. Приблизительно в 1923 году Набоков написал «Говорят по-русски» — на редкость неглубокий рассказ, в котором русское семейство, владеющее табачной лавкой в Берлине, ловит агента ГПУ и с радостью отказывается от ванной комнаты в своей крошечной квартире, превращая ее в тюрьму для шпиона, где он будет сидеть либо до смерти, либо до освобождения России19.
В конце 1923 года в одной газетной статье сообщалось, что Сирин готовит к печати третий сборник стихов и сборник рассказов, а также пишет пятиактную драму в стихах «Трагедия господина Морна»20. Однако ни тот, ни другой сборник не вышел, хотя у Сирина набралось бы достаточно новых стихотворений, чтобы составить поэтическую книжку, гораздо более удачную, чем «Горний путь» или «Гроздь». Время для новых изданий было неблагоприятное. Книжный рынок русского Берлина терпел крах, и за несколько последующих месяцев сотни тысяч книг пришлось пустить в переработку21. Андрей Белый, намеревавшийся переехать в Прагу, где русский анклав — в отличие от русского Берлина, полуэмигрантского, полусоветского — состоял в подавляющем большинстве из эмигрантов, к всеобщему удивлению, возвратился в Москву. Ходасевич уехал сначала в Прагу, а оттуда в Италию. Тысячи других русских эмигрантов покидали Берлин.
Среди них был и Александр Дроздов, один из бывших коллег Сирина по «Веретену». На прощанье Дроздов сделал последний выстрел — опубликовал «подлую» статью о поэзии Сирина в «Накануне» — газете, моральный авторитет которой к этому времени упал так низко, что ее стеснялись даже коммунисты. Если позднее эмигрантская критика бранила Сирина за негуманность и чрезмерную замысловатость, то Дроздов обрушился на «баловня литературной эмиграции» за его «домашность». Вероятно, больше всего оскорбило Набокова в этой статье то, что Дроздов, сделав вид, что лично с ним не знаком, намалевал карикатурный портрет Сирина-человека, якобы возникающий исключительно из его стихов. Набоков вызвал Дроздова на дуэль, но ответа не получил. Дроздов мог не узнать о вызове, так как через неделю после выхода статьи «Накануне» сообщило, что он уехал в Москву на постоянное жительство22. Поскольку в основе сюжета «Трагедии господина Морна» лежит неспособность главного героя выполнить условия дуэли, можно предположить, что именно конфликт с Дроздовым, не ответившим на вызов в начале декабря, явился толчком к созданию пьесы, о работе над которой одно из соперничающих с «Накануне» изданий сообщило в конце этого месяца.
К этому времени Набоков также покинул Берлин и отправился — правда, ненадолго — в Прагу, чтобы провести Рождество с матерью. Чешскому легиону, воевавшему в Гражданскую войну на стороне Колчака, досталась в конце войны касса Белой армии, и, ради успокоения совести, чешское правительство назначило пенсии многим русским эмигрантам, ученым и писателям, среди которых была, кстати, и Марина Цветаева, при условии, если они поселялись в Чехословакии. Поскольку пенсии выплачивали даже вдовам видных эмигрантов, Елена Ивановна в октябре 1923 года отправилась вместе с дочерью Еленой в Прагу, где их принял на своей вилле Карел Крамарж, государственный деятель и русофил. Вскоре к ним приехала и Ольга. В конце декабря Набоков и Лукаш в одном из домов Берлина читали специально приглашенным гостям «Агасфера», а Якобсон исполнял на рояле переложение своей партитуры для оркестра. После этого Набоков повез брата Кирилла, Евгению Гофельд, служанку Адель и таксу Бокса в Прагу, собираясь провести там две недели, пока все не устроятся в небольшой квартирке, которую Елена Ивановна сняла в районе Смихов на западном берегу Влтавы. В квартире было три спальни на семерых, а из мебели — семь деревянных кроватей без матрасов да дюжина стульев. Правда, был и один предмет роскоши — кушетка, кишевшая клопами, которые отправились ночью в экспедицию по потолку и оттуда сыпались на Владимира с Кириллом, тщетно пытавшихся заснуть. В первые дни после приезда Набокова в доме не было денег, и всем приходилось довольствоваться бутербродами; в квартире стоял пронизывающий холод. Нет, с него довольно: он перевезет мать обратно в Берлин сразу же, как только сможет23.
Все время своего пребывания в Праге Набоков работал над «Трагедией господина Морна». Днем он смотрел в окно на людей, которые переходили с одного берега Влтавы на другой, — черные силуэты на снежной белизне, словно нотные знаки на странице, а ночами писал при свече, поскольку лампы, отправленные багажом, еще не прибыли. Как-то в январе, не дописав письмо Вере, он ушел на прием к Крамаржу. Когда он вернулся домой, к своей свече и неоконченной странице, в ушах все еще звучал разговор с какой-то пожилой дамой. Она спросила его:
Вы поступаете в местную гимназию, не правда ли? — Я:!!! Дама: Ах, простите, у вас такое молодое лицо. Значит, вы будете слушать лекции. Какой факультет? Я (с грустной улыбкой): Я кончил университет два года тому назад, два факультета — естественный и филологический. Дама (теряется): А, вы, значит, служите. Я: Музе. Дама (немного оживляется): А, вы поэт. Давно пишете? Скажите, вы читали Алданова? Занятно, не правда ли? Вообще в наше трудное время книги очень помогают. Возьмешь, бывало, Волошина или Сирина, и сразу на душе легче. Но сейчас, знаете, книги так дороги. Я: Да, чрезвычайно дороги. И скромно удаляюсь инкогнито. Веселенький разговор? Я тебе привел его буквально24.
